Стряпуха чуть повернула голову и одарила Эмери кислой улыбкой.
— Вы о чем, молодой господин?
— Об этом странном предмете.
— Понятия не имею, — заявила Домнола, снова отворачиваясь к своей работе. — Ваш дядя сказал, что это существо может находиться в доме и делать все, что ему заблагорассудится, за исключением краж и убийства. Самоубийство оговорено не было, — добавила она мрачно.
— Не вижу, как подобная забывчивость может нам помочь, — заметил Эмери. — Кто он?
— Грязный бродяга, — отрезала стряпуха. — Ваш дядя притащил его в дом — да простится мне подобный тон в разговоре о моем добром господине! — и объявил, что я обязана его кормить и не должна гонять.
Она вдруг всхлипнула. Эмери удивился: обычно суровая Домнола была весьма скупа на проявления чувств.
— Господин Адобекк уезжает, — пояснила она. — Уезжает из столицы. Говорит, мол, времена переменились. Желает на покой.
— Рано или поздно такое должно было случиться, — сказал Эмери. Однако он был ошеломлен услышанным.
Меньше всего он ожидал от дяди подобной выходки. Оставить двор? Прекратить интриговать? Отказаться от великолепных дворцовых праздников? Конечно, сейчас тяжелое время, столица погружена в траур — да и положение наследника с каждым днем становится все более двусмысленным. Но рано или поздно беспокойство уляжется, и в столице вновь начнутся фейерверки, торжества, любовные приключения и изящные забавы. Эмери не мог поверить в то, что дядя Адобекк способен добровольно отказаться от всего этого.
— Уезжает в имение, — повторила стряпуха. — Нас оставляет. Меня и Фоллона. Чтобы мы служили вам.
— Ясно, — сказал Эмери. — Мы с братом жуткие люди. Есть о чем проливать слезы. Можете горевать и дальше, добрая хозяйка. Вас ждет ужасная участь.
Домнола поморгала, осознавая услышанное. Потом махнула рукой, словно отказываясь от всякой борьбы:
— Вы понимаете, что я имею в виду, молодой господин, и вам не пронять меня злыми шуточками… Мне нашего хозяина жаль, вот и все. А это чудище он с собой забирает.
Она с досадой плюнула в сторону спящего.
Эмери наклонился, рассматривая незнакомца, а после вскрикнул:
— Не тот ли это рыжий, с крашеными волосами? Где его дядя отыскал и почему привел к себе в дом?
Рыжий, с крашеными волосами, спал и даже не пошевелился: впервые за долгое время он смог уснуть спокойно, не чувствуя сквозь забытье боли в прикованной руке.
А Эмери выпрямился, покачал головой:
— Что еще затевает Адобекк?
— Не нашего с вами ума это дело, — заговорщически произнесла стряпуха. И, оставив овощи, сняла с полки кусок ветчины. — Возьмите, отнесите брату. Я для вас обоих приготовила. Несите же, пока господин Адобекк не вернулся и не забрал для своего урода.
— Спасибо тебе, Домнола, — поблагодарил Эмери. — Хоть для того, чтоб дядиному уроду не досталось, — назло съем!
С ветчиной под мышкой он начал подниматься по лестнице.
Ренье уже поправлялся: затягивалась рана, полученная на турнире, и, к удивлению молодого человека, уже не так саднило сердце при воспоминании об эльфийской королеве.
— Может быть, я бессердечный? — говорил Ренье брату, испытывая нечто вроде раскаяния. — Почему я до сих пор могу есть, пить, даже о женщинах думать опять начал?
— Потому что ты живой, — отвечал Эмери. — Потому что она для тебя стала чудесным воспоминанием. Как Эйле.
— Смерть Эйле изменила Талиессина почти до неузнаваемости, — возразил Ренье. — А ее смерть меня как будто почти и не задела…
— А тебе бы предпочтительнее прозябать остаток дней твоих с незаживающей раной в душе? — осведомился Эмери.
Ренье пожал плечами.
— Мне кажется, так было бы правильнее… — Вот и все, что он тогда сказал.
Появление брата с куском ветчины под мышкой вызвало некоторое оживление в комнате больного. Эмери приготовил закуски, разлил по стаканам вино и, дождавшись, пока Ренье набьет рот, сказал:
— Домнола утверждает, будто дядя намерен оставить столицу.
Ренье продолжал жевать.
— Вся прислуга и дом, очевидно, переходят к нам.
Никакой реакции.
— А на пороге кухни спит без задних ног тот самый рыжий, с крашеными волосами, который убил Эйле…
— Знаю, — с набитым ртом сказал Ренье.
— Откуда?
— Адобекк рассказывал.
— Что он тебе рассказывал?
— Что этот рыжий — его зовут Радихена, кстати, — может быть ему полезен. По-моему, дядя просто пожалел его. Удивительный он, наш дядя Адобекк! — продолжал Ренье задумчиво. — Когда я просил его разыскать и привезти в столицу возлюбленного Эйле, он устроил мне выволочку. Запретил даже упоминать о «пошлых любовных историях поселян» — как-то так он выразился. А сам, жалкий лицемер, принимает участие в судьбе этого парня — и хоть бы бровью повел…
— Вероятно, это потому, что Радихена может быть ему полезен, — сказал Эмери.
— Ты сам в это не веришь, — возразил брат. — Чем ему может быть полезен человек, по горло запутавшийся в чужих интригах? И для чего нашему дяде мог бы пригодиться Радихена? Дабы с его помощью публично обвинить Вейенто в организации покушения? Нет, Эмери, дядя просто увидел в нем нечто вроде возможного ученика. Адобекк, разумеется, будет это отрицать, но я-то уверен! Судя по тем крохам, которые обронила наша хищная птица, Радихена совершенно сломлен своим преступлением. Он рассматривает дядю как своего благодетеля. Следовательно, дядя может вить из него любые веревки. Чем он и займется — в замке бабушки Ронуэн, на покое.
— По-моему, мой младший брат стал циником, — задумчиво произнес Эмери, отбирая у него ветчину и мелко обкусывая ломоть с краю.
Ренье только отмахнулся.
— Ничего подобного. Кстати, почему мы пьем эту кислятину? Вылей в окно, пожалуйста. Только проследи, чтобы внизу непременно кто-нибудь шел.
Он пошарил у себя под кроватью и вытащил запечатанный узкогорлый сосуд.
— Подарок от того славного господина, которому я поддался на турнире, — пояснил Ренье. — С гигантским письмом. «…нимало не имел в намерениях Вас увечить, в чем заверяю… И подкрепляю сим дивным сосудом…» Точнее, сосудами. Я один уже выпил, пока ты занимался дворцовыми интригами и переживал за дядю Адобекка…
— У нас появился еще один друг, — заметил Эмери.
— Хоть какая-то польза от моего ранения… — Ренье вздохнул и поморщился: ему все еще было больно. — Что во дворце? Рассказывай. Умирающему интересно.
— Вейенто с супругой отбыли. Увезли с собой госпожу Даланн.
— Превосходно! — Ренье хлопнул в ладоши.
— Даже странно, что она оказалась такой злодейкой, — продолжал Эмери. — На занятиях у нее было интересно.
— Да брось ты, скука! Теоретическая эстетика… Разве можно красоту разложить по полочкам? Это все
