— Давай лучше вспомним Эгрея, — предложил Ренье. — Вот еще одна тонкая, ранимая натура. Заключил пари, что девушка в него влюбится, потом вызвал другую девицу на дуэль и предательски зарезал ее на глазах у нескольких свидетелей. И ничего, все ему сошло с рук! Вот это человек! Вот у кого учиться!..
— Может быть, они пытались доказать, — Эмери не позволял сбить себя с мысли, — нам, всему свету, самим себе, — доказать, что они тоже на что-то способны? Что от них тоже что-то зависит?
— Да, зависит, — горько заметил Ренье. — Выплюнуть отравленную стрелу в прекрасную женщину, в королеву… Вот и все, на что они оказались способны. У меня другая версия.
— Любопытно.
— Просто-напросто Аббана влюбилась в герцога. Гальена она собиралась держать при себе в качестве тайного и преданного любовника, а герцога… Ну, не знаю. Вероятно, со временем она метила на место его постоянной подруги. И начать решила с главного: с осуществления самой заветной мечты своего избранника.
— Она скоро умрет, — сказал Эмери. В его тоне вдруг прозвучало сожаление.
— Очень хорошо, — огрызнулся Ренье. — Прекрасный повод позлословить о ней, пока она еще жива.
— Дядя Адобекк был прав, — вздохнул Эмери. — Мир изменился до неузнаваемости. Все действующие лица пришли в движение, каждое занимает какое-то новое место… Только мы с тобой, кажется, так и остались на прежнем.
— Вот и хорошо, — буркнул Ренье. — Должно быть что-то в мире неизменным.
Глава двадцать четвертая
ПИСЬМО ИЗ ГЕРЦОГСТВА ЛАРРА
Наступали для королевства железные годы; люди волновались, и впервые за столетия существования государства войска стояли не на границах, а в городах и селах страны.
Одгар, торговец тканями из Мизены, смотрел, стоя на пороге, как солдаты входят в город, и дурные предчувствия сжимали его сердце. С тех пор как пропала его дочь, Фейнне, одни только дурные вести являлись к нему в дом.
Он чувствовал себя виноватым. Ведь это он настоял на том, чтобы дочь отправилась учиться в Академию. Но почему бы и нет? Разве он был так уж не прав? Если Фейнне родилась слепой, это еще не причина сидеть ей взаперти в родительском доме, под постоянным надзором. В конце концов, рано или поздно мать и отец уйдут из жизни — и кто же тогда будет заботиться о девушке? Ей нужно было научиться самостоятельной жизни.
Напрасно Фаста, мать Фейнне, противилась такому решению. Отец и дочь держались дружно и сумели настоять на своем. Фейнне уехала.
Не следовало ее отпускать…
Но кто бы мог подумать, что все закончится так ужасно? Ведь в конце концов Одгар нанял для нее телохранителя. Надежного человека, вполне преданного. Разве не так? Не нужно обладать большой проницательностью, чтобы понять: этот Элизахар влюбился в дочь Одгара с первого взгляда. Такой жизнь отдаст, лишь бы с девушкой не случилось ничего дурного.
И нянюшка, еще один преданный человек. Нянюшка, которая знала Фейнне с самого рождения.
И все-таки девочка попала в беду.
Мать Фейнне была убеждена в том, что без Элизахара не обошлось. «Это он ее похитил, он украл ее, этот солдафон, он все сделал бы ради денег — ведь он грабитель, его чуть не повесили за разбой, — твердила женщина. — Если бы не ваше свидетельство в его пользу, мой господин, он никогда бы не выбрался. Болтался бы на веревке рядом со своими сообщниками — и поделом! Как можно было доверить такому человеку жизнь нашей дочери? Только мужчина мог быть таким безрассудным!»
Иногда Одгару казалось, что Фаста помешалась. Она по целым дням бродила из комнаты в комнату, бесцельно переставляла вещи, раскладывала их на полках: по размерам, по цвету. Эта бессмысленная деятельность вызывала у него страх, но еще больше он пугался, когда она усаживалась в углу, впивалась глазами в какое-нибудь пятнышко на полу или на стене и не двигалась часами.
В конце концов Одгар применил по отношению к жене власть, которую давало ему супружество, — они состояли в так называемом «аристократическом» браке: нерасторжимом, имеющем в числе условий полное слияние имущества и власть мужа над всеми домочадцами.
Как правило, горожане заключали «простонародные» браки, при которых возможны были и разводы, и раздел имущества; так было свободнее. «Аристократический» брак, скрепляемый благословением правящей королевы, избирали для себя знатные люди, а также богатые предприниматели, опасающиеся за цельность своего денежного состояния, — и страстно влюбленные.
На таком браке настояла Фаста. Она хотела, чтобы все деньги Одгара в случае смерти мужа перешли к ней.
А Одгар принадлежал к категории страстно влюбленных — и потому согласился.
Теперь он воспользовался правом, которое давал ему их брачный союз, и запер жену в трех комнатах, а на окна поставил решетки. Очень красивые, узорные решетки. И очень прочные.
Фаста обнаружила, что находится в заточении, только месяц спустя после того, как это случилось. Сперва она пыталась выломать двери, потом хотела звать на помощь, прижав лицо к решеткам; но тут вошел Одгар и сказал:
— Если вы не прекратите шуметь, я прикажу заколотить окна досками.
И Фаста смирилась. Она продолжала кружить по комнатам и переставлять вещи. По повелению Одгара ей приносили все новые и новые предметы, чтобы она не так сильно скучала; впрочем, Одгар не был уверен в том, что жена замечает его заботу.
Наконец в один прекрасный день в дом явилась нянюшка Фейнне. Старушка была сильно разгневана на обстоятельства, в которых очутилась, во всем винила глупость Элизахара и собственную недогадливость. Она проделала долгий путь в телеге — ее привез какой-то деревенский простофиля, которому Одгар, не возразив ни словом, заплатил десяток золотых и велел, спрятав хорошенько деньги, убираться домой.
Одгар долго расспрашивал нянюшку. Старушка весьма толково рассказала ему обо всем, что знала.
— Фейнне жива? — настаивал Одгар. — Ты в этом уверена?
— Не сомневаюсь ни секунды, — твердо отвечала старушка.
— А Элизахар — что он?
— Дурак! — плевалась няня. — Вот он-то дал себя убить, это точно! Был бы жив, давно бы ее вытащил… Но его проткнули мечом. Я сама слышала. «Сдох, сдох»… — передразнила она кого-то, скривив отвратительную рожицу. — Госпожа-то как плакала! Она его любит, я так думаю. Что ж, мужчина видный, хотя можно было бы найти и получше. С деньгами.
Она замолкла, задумчиво жуя губами. И вдруг растянула их в улыбке:
— А надо мной всегда посмеивался. Говорил: «Будь нянюшка ростом побольше мыши, била бы меня смертным боем». Это за то, что я ему воли не давала…
— Госпожа Фаста от горя утратила рассудок, — сказал Одгар няне.
Старушка и бровью не повела.
— Этого следовало ожидать. Всегда была нервная. Не слишком-то она подходящая для вас жена, мой господин! Что бы было меня не послушать — вон у булочника была дочка…
— Она сейчас толще бочки, — заметил Одгар.
Няня махнула рукой.
— Это она потому толще бочки, что с неправильным мужчиной живет, — заявила старушка. — Жила бы с вами душа в душу, была бы лапушка. Пышечка сдобная с ямочками на локоточках, загляденье. А эта ваша… Да еще теперь рехнулась, позор один!
— Я ее запер, — сказал Одгар.
— А, ну и правильно, — отозвалась няня. — Очень хорошо.
