И сейчас один из них, увидев всю грандиозность приготовлений, выскочил из дома и напустился на хозяина труппы:
— Вы тут что, с ума сошли?! Намерены отгородить меня от света на пять дней? А как я буду смотреть представление?
Лебовера повернулся к назойливому горожанину, с которым ругался третий день подряд, и, пошире разинув пасть, заорал:
— А ну, ты!.. Я человек государственный!.. А ты кто, а? Ты кто, я спрашиваю?
Горожанин был, однако, не робкого десятка. Он даже не попятился, хотя другого, возможно, ураганный рев Лебоверы смел бы с площади и заставил бы забиться в щель. Столичный житель хорошо знал, к чему его можно принудить, а к чему — невозможно. Подбоченившись, он крикнул в ответ:
— Это мой дом, ясно тебе? Фигляр!
Неожиданно миролюбивым тоном Лебовера сказал:
— Ну и что делать будем, а? Мы, кажется, зашли в тупик. Я-то отсюда не уйду. У меня есть контракт.
— Я тебе не дам завешивать мой фасад, — тоже спокойно ответил горожанин.
— Почему?
— Мне будет не видно.
— А ты выйди на площадь.
— А я хочу смотреть из окна.
— А ты выйди на площадь.
— А мне нравится из моего окна.
Они немного помолчали.
— Эй, хозяин! Вешать или нет? — не выдержал грузчик, обремененный своим краем тяжелой декорации.
Рессан и Софир молча поддерживали свою сторону картины. Ждали, что решит Лебовера.
— А если я тебе заплачу? — спросил Лебовера.
— Да я сам тебе заплачу, — сказал горожанин.
— Да дырки проделать, и все дела, — подал голос грузчик.
Лебовера напустился на него:
— Я не дам уродовать такую чудесную работу!
— Так незаметно будет, если со стороны наблюдать, — сказал грузчик, широко зевая. — Мы уж так делали.
Горожанин выжидательно глянул на Лебоверу. Хозяин «Тигровой крысы» назвал всех собравшихся на площади, не исключая и собственных артистов, мясниками, убийцами, тупицами, не смыслящими в искусстве, и в конце концов кивнул.
— Режь свои дырки и высовывай наружу свою мерзкую рожу, — сказал он горожанину. — В конце концов, в нынешнем году у меня затеяна кошмарная история. Декорации зловещие, так что две-три жутких образины только добавят колорита. — И завопил, багровея: — Теперь ты доволен? Мясник!
Горожанин невозмутимо произнес:
— Вполне доволен.
И ушел.
Грузчик засмеялся.
— Он ведь действительно мясник… Владелец десяти или одиннадцати хороших мясных лавок. Ты не знал? Точно говорю. Он хозяин.
— Я и сам хозяин нескольких кусков мяса, — буркнул Лебовера и махнул: — Прикрепляйте!
И скоро площадь окружили нарисованные скалы. Над грандиозным ущельем запылало звездами ночное небо, которому предстояло слиться с настоящим. Над площадью крест-накрест натянули тонкие прочные шнуры, к которым прикрепили два больших шара: желтый — крупнее, синий — поменьше. Две луны. На фоне скал и нарисованного неба они выглядели преувеличенно огромными.
— Недурно, — заметил Лебовера. И добавил: — Я бы даже сказал, что меня это впечатляет.
— Хозяин, — встрял настырный грузчик, — здесь на четыре золотых меньше, чем оговорено. Доплатить бы.
Лебовера круто обернулся к нему.
— Убирайся! — завопил он. — Вон отсюда! Ты мешаешь!
— Не годится, — сказал грузчик. — Доплатить бы. Тогда мы и пойдем. А?
Лебовера разразился слезами.
— Вы сговорились! Сговорились мешать мне, да? — Он бросил в грузчика еще одним кошельком. — Убирайтесь. Вы мне мешаете. Понятно? Вам это понятно? Вы мешаете мне!
— Так вы ничего тут вроде как и не делаете, только руками машете да в одну точку глядите, — сказал грузчик миролюбиво, подбирая кошелек.
— Я думаю! — сказал Лебовера.
Он с размаху опустился на камень у фонтана, и несколько минут его массивную фигуру сотрясали богатырские рыдания.
Рессан метнул кинжал; блестящее лезвие пролетело на волосок от лица грузчика и исчезло в струях фонтана. Грузчик шарахнулся, выругался сквозь зубы и вместе со своими товарищами скрылся в переулке.
Дамарис, танцовщица с темными волосами, прошлась на пальцах к фонтану, уселась к плачущему Лебовере на колени, опустила ногу в воду и, нащупав там рукоять кинжала, захватила его. Держа кинжал между пальцами, она медленно подняла ногу и развернулась к Рессану.
— Забери.
Лебовера ущипнул ее за бедро.
— Вставай. Хватит рассиживаться без толку. За работу, ленивая курица! И вы все, бездельники, за работу!
Когда за Гальеном и Аббаной пришли стражники, Аббана счастливо рассмеялась. Гальен с завистью посмотрел на подругу: она продолжала свято верить в избавление, которое когда-нибудь непременно прилетит к ним из герцогства Вейенто. Аббана отказывалась признать, что Вейенто отрекся от них.
— Он не мог так поступить с нами, — уверяла она товарища по несчастью. — Ты увидишь, я права! Он ценит то, что мы сделали для него.
— Он бросил нас, Аббана, — пытался возражать Гальен.
Она принималась гневаться, и цепь, которой она была прикована к стене, яростно гремела.
— Не смей так говорить о нем! Он придет за нами.
— За нами теперь никто не придет, кроме палача, Аббана.
— Ерунда! Талиессин не посмеет казнить нас. Он эльфийский король, воплощенная любовь и милосердие.
— Он еще не король…
— Мы сделали его королем… Хотя бы на время. Он тоже должен быть нам благодарен, — твердила Аббана. — Он будет занимать трон ровно столько, сколько позволит ему истинный владыка этой страны — Вейенто, потомок Мэлгвина. Мы еще увидим, как наш герцог восходит на престол.
— Мы не увидим ничего, кроме нашей казни, — говорил Гальен.
Он произносил эти слова и сам в них не верил. Неужели они с Аббаной могут умереть? Вот так — прилюдно, позорно? Все это казалось невозможным.
Иногда он вспоминал свое детство. Мальчика с мягкими волосами, прозрачную речку, стайку блестящих мальков на отмели. Куда все это исчезло? Как вышло, что тот мальчик исчез, а вместо него явился неудачливый молодой мужчина с ожогами после пыток? Глупец, которого должны казнить за убийство, — вот кто он теперь.
Никто не собирается жить вечно… Но, может быть, Гальен и сделался солдатом для того, чтобы не
