— Да, — сказал Талиессин, хмуря брови. — У нас-то мятеж, а вы при чем?
— Ну вот, — продолжал этот человек, нимало не смущаясь и не пугаясь нахмуренных бровей всадника. — Мы так рассудили: мы чем хуже? Одна деревня — сила, две деревни — две силы.
— Нет, сказал Талиессин. — Это наш бунт, а не ваш. У вас шестипалых младенцев не нарождалось. Вам здесь не место. — Он приподнялся на стременах и громко продолжил: — Задурят две деревни — солдат пришлют вчетверо больше. С одним отрядом мы справимся, а попробуй-ка с четырьмя!
— Ты-то сам кто такой? — осведомился у Талиессина пришлый крестьянин, упрямо не желая сдаваться и соглашаться с доводами. — Откуда тебе знать про четыре отряда?
— Оттуда, — сказал Талиессин, — что это не первый бунт у меня. Я знаю.
Тут люди из имения Алхвине заволновались, зароились вокруг своего всадника.
— Это наш, это нашенский, — стали наступать они на пришлых. — Вы что его задираете? Он-то наш, а вы кто? Он дело говорит. Придут солдаты, как быть?
— Ступайте по домам, — приказал чужим крестьянам Талиессин.
А бывшие люди Алхвине добавили:
— Ступайте, пока вам добром говорят. Ступайте!
И те, ворча, ушли.
Так Талиессин в первый раз задумался над завтрашним днем, ибо назавтра бунт превратится в старика, одержимого множеством болезней, и следовало позаботиться об этом заранее.
Закат уже подступал, предметы начали расплываться в сумеречном воздухе, и Талиессин в последний раз объехал разоренное имение, осматривая, не осталось ли чего-нибудь, что необходимо сжечь, втоптать в землю, уничтожить, убить.
Тишина готова была утвердиться в уставшем мире, и новый взрыв криков показался Талиессину сейчас болезненно неуместным. Он подтолкнул коня коленями. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему так торопился туда. Ему просто хотелось поскорее прекратить шум.
— Гляди, Гай! — заорал кто-то, завидев Талиессина.
Он вздрогнул: он и забыл, что назвался перед Хейтой именем своего отца.
— Гляди, кого поймали! Это он — второй. Тот, шпион. Помнишь, ты предупреждал? Нашли… Теперь — все, теперь нет большой опасности.
К Талиессину подтащили какого-то человека, опутанного сеткой — с такими браконьеры ходят на мелкую Дичь.
— Вот Гай, смотри! — весело надсаживался какой-то бородач (должно быть, это он и браконьерил в былые времена при попустительстве рассеянного и ученого господина Алхвине). — Какова скотина! И вооружен был, сетку резать пытался.
Талиессин холодно посмотрел с высоты седла на заданного в сетке человека. Лицо у Алатея было разбито, он таращился на Талиессина сквозь сетку и пытался заговорить, но расквашенные губы не слушались.
Талиессин повернулся к своим соратникам.
— Да, это он — Алатей. Второй шпион. Молодцы, что выследили!
Человек в сетке яростно забился. Должно быть, понял, чей меч сейчас у Талиессина, на чьем коне он сидит.
Талиессину довольно было на один только миг встретиться взглядом с пленником, чтобы понять: тот мучается от бешенства, от бессилия, от непонимания. Талиессина забавляло это. Забавляло, пожалуй, еще больше, чем внезапный испуг Сафрака.
Алатей искал раздавленного горем избалованного мальчика, сторонящегося людей. А перед ним был главарь мятежников, с черным пятном сажи на щеке, с жуткими кровоточащими шрамами от середины скулы до подбородка. И этот главарь ухмылялся во весь рот.
— Ты ведь меня искал, Алатей? — Талиессин засмеялся. — Ну, рассказывай: рад ли ты, что нашел меня?
Алатей сжался, как будто собирался прыгнуть, а потом, надсаживаясь, заверещал из сетки:
— Люди! Вы хоть знаете, кто он? Кого вы слушаете? Кто он такой — вы знаете? Знаете?
Бородач браконьер, широко улыбаясь Талиессину, стукнул пленника кулаком по макушке. Алатей крякнул, прикусив язык, и только глаза его зло сверкали.
Над горизонтом, перебивая тихое свечение заката, показалась желтая луна — Стексэ. Ее отчетливо вычерченные края пылали оранжевым. Сегодня она была особенно большой и яркой. Талиессину вдруг показалось странным, что Алатей не отрываясь смотрит на нее.
А Алатей думал: «Столкновение лун возможно. Случится взрыв… Я никогда этого не пойму, но одно знаю точно: если они столкнутся, не останется ни Ассэ, ни Стексэ. Наводнение, буря… и пустота. Не будет одной большой луны. Только пустота».
— Где его меч? — спросил Талиессин, оглядываясь на своих людей.
Ему показали отобранный у Алатея меч. Талиессин быстро осмотрел клинок, двойник того, что был у Сафрака, и протянул бородачу:
— Убей шпиона, а его меч оставь себе. Хороший меч, верно?
И повернулся к происходящему спиной.
Нужно было решать, как провести завтрашний день.
— Эта дорога — на Мизену, — говорил, показывая рукой на хорошо вымощенную дорогу, хозяин маленькой харчевни, где Эмери и Уида остановились на ночь. — А вон тот проселок, — неопределенное вращательное движение кистью, он точно уходит дальше к границе.
— Какой проселок? — спросил Эмери, щурясь.
Он вышел вместе с хозяином на дорожку перед харчевней и рассматривал идиллическую местность. Никакого проселка здесь не было и в помине: хорошо возделанные сады, домики за оградами, несколько каменных строений: мельница, общественный амбар, большой скотный двор, принадлежащий какому-то богатею, живущему в Мизене. И одна-единственная дорога, вымощенная деревянным брусом, что вела от столицы в Мизену.
Был вечер, и неестественно яркая Стексэ нависала над горизонтом. Неожиданно Эмери почудилось, будто он улавливает запах гари.
Молодой человек насторожился.
— У вас поблизости горят леса?
— Нет, — хозяин покачал головой, — с лесами все в порядке, а вот одна деревня точно сгорела… Дела там обстоят скверно, потому я и говорю, чтобы вам проселком не ехать.
Ничего подобного хозяин прежде не говорил — и, вероятно, не заговорил бы об этом, если бы Эмери не спросил о запахе дыма.
— Я не вижу никакого проселка, — начал было Эмери, но хозяин перебил его:
— Отсюда не видать, он дальше, за мельницей. Но если той дорогой ехать, то путь пройдет как раз мимо деревни, где скверно, а чужакам туда лучше не заглядывать. Туда и свои сейчас не ходят. Дней несколько бы переждать, пока солдаты не подойдут. — И посмотрел на Эмери с почти искренней заботой: — Я не ради приработка советую: вижу уж, что на вас с вашей дамой много не заработаешь; я о вас беспокоюсь. Знаете, — задумчиво прибавил он, — иной раз кормишь-поишь человека, а спустя день — ну, предположим — находят его убитым где-нибудь. Смотришь и думаешь: «Только что у меня в харчевне пиво пил — а теперь вот ни на что не годен, одно воспоминание…» Всегда не по себе от таких вещей.
— Что там, в конце концов, происходит, в той деревне? Расскажите, — попросил Эмери. И добавил вполголоса: — Рассказывайте как есть — мне можно довериться.
— Да уж вижу, вам-то можно, а вот спутница у вас, мой господин, — перец в кипятке. Как вы с ней уживаетесь?
— А я с ней и, не уживаюсь, — ответил Эмери. — Терпеть ее не могу.
— Ну, так-то, не по-доброму, — так ведь тоже не стоит, — внезапно переменил свое мнение хозяин. Очевидно, неодобрительно отзываясь о нраве Уиды, он рассчитывал вызнать о ней какие-нибудь пикантные
