дело, потому что слепого они бы меня зарубили, а вот когда мы под Толесантом одно стойбище разграбили… И другие разы — тоже. Или, скажем, в каком-нибудь милом городке, в лавке. Иной Раз такие рожи соберутся, что лучше бы ослепнуть прежде, чем их увидеть. А Фейнне едва открыла глаза — и сразу перед ней эта река, полная света, и деревья до неба, и распахнутые навстречу лесу дворцы Эльсион Лакар. И ничего больше. Ну и я еще, конечно, — не слишком приятное зрелище, как утверждают многие, хотя она терпит…»
Они по целым дням ничего не делали. Точнее, они были чрезвычайно заняты: перебирались с места на место и рассматривали все, что попадалось им по пути. Или лежали на берегу реки, обнявшись, и смотрели в небо. Однажды Элизахар взялся перецеловать каждую прядь ее каштановых волос и предавался этой кропотливой работе бесконечно долго, пока оба не проголодались и не отправились на поиски каких-нибудь трапезников.
— А здесь мы еще не были, — сказала вдруг Фейнне и остановилась.
Замер и Элизахар. Действительно, перед ними открылась совершенно новая картина. Крутой берег реки делался все выше и выше, и в конце концов на поверхность сквозь густую траву, точно разрывая ткань, проступила скальная порода. И там, где вода размыла камень, образовалась большая пещера.
Под ее певучими сводами бежала подземная река, вливаясь в реку поднебесную более светлыми, более холодными струями. А чуть дальше начинались фонтаны.
Фейнне остановилась на вершине скалы, замирая от благоговейного восторга. Элизахар догнал ее — теперь, когда она обрела зрение, сделать это было довольно трудно — и застыл возле девушки.
Фонтаны изливались с небес. Их источник не был виден отсюда — он терялся за густыми облаками. Густые, пышные струи воды падали сверху вниз ровными столбами, их струи завивались и были похожи на нетуго заплетенные женские косы.
Здесь стоял неумолчный шум. Вода не пела — она хохотала, скандалила, требовала, выкликала, насмешничала. У одного фонтана был высокий тембр, у другого на несколько тонов ниже. Они не сливались в хор, напротив — звучали на удивление не дружно, как будто готовы были поссориться в любое мгновение.
Фейнне подняла руку и провела пальцами по воздуху. В пустоте на миг повисли пять разноцветных полос. Задрожав, они растаяли.
Фейнне помедлила, затем быстро обвела пальцем конур. Явилось изображение бабочки. Два легких тычка — и у бабочки расцветились пятнами верхушки крыльев. Щедрый мазок — она сделалась желтой. Извилистая полоса — выросла зеленая ветка. Бабочка, подхваченная ладонью Фейнне, тихо опустилась на ветку и замерла.
Фейнне отошла на несколько шагов назад, склонила голову набок, рассматривая свое невесомое творение, а потом тихо рассмеялась. Картина продолжала висеть в воздухе: она и существовала, и не существовала. Это был образ, замысел — но здесь, среди бьющих с неба фонтанов, он обрел зримое воплощение, не будучи воплощенным в красках и холсте.
Элизахар смотрел то на девушку, то на созданное ею и вдруг с особенной остротой ощутил, насколько они с Фейнне разнятся — насколько не подходят друг другу. Он даже боялся заговаривать с ней о будущем. Так и не сказал ей о своем титуле, который, возможно, скоро унаследует — поскольку никто, даже герцог Ларренс, не собирается жить вечно.
Ему думалось: судьба дала ему несколько дней полного, ничем не омраченного счастья. Вдвоем с Фейнне, там, где их никто не найдет, никто не потревожит. И у нее появилось зрение. Все прочие мысли следовало отмести, изгнать и растоптать.
В шуме фонтанов Элизахару стало чудиться вдруг нечто противоестественное — нечто такое, чего не может быть, ни в эльфийском мире, ни в человеческом, потому что природа не в состоянии так сильно искажать самое себя. Может быть, дело в несовместимости шумящих голосов, которые угадывались за пением воды. Для людей естественно быть разобщенными, но водные струи не бывают настолько дисгармоничными.
Он обнял Фейнне, как будто искал у нее помощи посреди этого разлада вод. Она рассеянно прижалась к нему. В воздухе перед ней возникали и тотчас пропадали картины. Ей не требовалось теперь даже поднимать руку, чтобы что-то нарисовать, образы являлись сами собой, держались недолгое время и рассыпались на мириады мерцающих искр.
Создавалось ощущение, будто эти искры — живые существа, обитающие среди фонтанных струй. Та же сила, что заставляет их складываться в определенные узоры, вынуждает их бежать прочь друг от друга. Что-то взрывалось внутри каждой из картин и убивало ее.
— Я потеряла браслет! — послышался крик.
Этот голос, мелодичный, наполненный низко звучащей медью, показался еще одним соперником среди толкотни звуков; но нет — скоро среди фонтанных струй возникла женская фигура.
— Я видела ее прежде, — сказала Фейнне, с такой простотой произнося слово «видела», что сердце Элизахара стукнуло и на миг застыло. — Ее имя Аруидвар.
— Какая она? — спросил он.
— Красивая. Странная. Как можно описать эльфийку? Она везде и нигде.
Фейнне обвела в воздухе контур, кивнула собственному наброску, точно старому приятелю, и контур наполнился красками: появились раскосые, почти черные глаза, зеленоватые волосы — как окислившаяся медь, большой рот. Затем рисунок поднялся вверх, дрожа в воздухе, как будто сохраняться в целости давалось ему огромным напряжением воли. Некоторое время он был виден среди фонтанов, а потом приблизился к женской фигуре и лопнул, точно мыльный пузырь, осыпав Аруидвар водопадов разноцветных искр.
— Элизахар! — кричала она. — Я потеряла браслет!
— Она меня знает? — удивился Элизахар.
Фейнне прижалась к нему теснее.
— Не ходите туда. Никакого браслета она не теряла. Она играет.
Аруидвар раскинула руки и бросилась в ближайший фонтан. Струи подхватили ее, поволокли вниз. С того места, где стояли Элизахар и Фейнне, видно было, как водные потоки окутывают тело эльфийки, точно полосы ткани, как связывают ее и начинают переворачивать, запутывая все больше и больше.
В тот миг, когда она должна была с силой удариться о землю, водные путы лопнули, и Аруидвар, перевернувшись в падении, легко опустилась на ноги.
Вода струилась по ее телу, волосы, одежда — все было мокрым. Лицо ее сияло.
Она протянула к обоим наблюдателям руки, и с кончиков ее пальцев полились разноцветные струи.
— Я потеряла браслет! — снова крикнула она. — Уронила в водопад.
Элизахар посмотрел на Фейнне.
— Помочь ей?
Девушка вздохнула:
— Она не уйдет, пока не получит то, для чего приходила. Она ведь Эльсион Лакар.
— Любая женщина так поступает, — засмеялся Элизахар, но Фейнне даже не улыбнулась.
— Не любая.
— Там не в браслете дело, — сказал Элизахар задумчиво. — Она потеряла нечто большее, чем браслет.
— Или вообще ничего, — добавила Фейнне.
Аруидвар отступила, подняла над головой руки, зарылась ими в струи другого фонтана. Сквозь густую пелену воды видно было только, как сверкает, точно зеркало, ее темное лицо.
Зрелище завораживало: оно было красивым и вместе с тем отталкивающим, и все же Элизахар не мог оторвать глаз.
— Я пойду, — сказал он.
И быстро шагнул навстречу Аруидвар. Фейнне заметалась на месте. Ей хотелось крикнуть ему, чтобы он остался с нею, чтобы не приближался к эльфийской деве, у которой явно на уме какая-то проказа. Среди Эльсион Лакар были такие, что преследовали влюбленных и старались разрушить их чувство. Истинная любовь неразрушима, говорили они, но попробовать стоит.
Элизахар остановился в десятке шагов от Аруидвар. Теперь он отчетливо видел ее всю: очень смуглую,
