влюбленный Фастрадин; ему стало ужасно грустно, и он, зевая, улегся в своем шатре.
— Позови моего брата, — попросил он паренька. — Только сперва перетяни мне плечо потуже. Проклятье, такая жара, и из раны хлещет…
Звать Эмери не пришлось, он явился сам, и с ним Генувейфа.
Увидев простертого на земле бледного Ренье, Генувейфа растянула рот, заревела и сквозь слезы сказала:
— А я-то думала, ты победишь! Я так хотела эту чашку!
«Я дурак, — подумал Ренье. — Я ведь действительно мог отдать выигранный приз Генувейфе… Эльфийская любовь — проклятие. Не нужно было смотреть королеве в глаза…»
За стенами шатра послышался громкий шум.
— Скачки начинаются, — пояснил Эмери.
— Иди посмотри, — пробормотал Ренье.
— Нет уж, — отозвался Эмери, — мне теперь не до скачек. Уида и без нас как-нибудь выиграет состязание, а я лучше посижу здесь с тобой. Все равно там слишком жарко и очень шумно. Что до скачек, то я их терпеть не могу — еще со времен бедного покойного Кустера.
Он говорил монотонно, ровным голосом, говорил долго-долго, пока не убедился в том, что Ренье спит. После этого он замолчал и, устроившись рядом, стал слушать, как шумит вокруг их шатра празднество.
Скоро потянулись протяжные жалобы флейты; недовольные, вступили барабаны, а затем начали безумствовать клавикорды: складывалась новая симфония. Эмери пошарил в шатре в поисках того, на чем можно писать, и в конце концов взял белую тунику брата. Обугленной палочкой набросал несколько нотных знаков — общую тему, бережно свернул и отложил в сторону.
Спустя несколько минут Эмери почувствовал, как его клонит в сон, и под праздничный грохот он преспокойно заснул рядом с братом.
Скачки проводились прямо на большой дороге, что вела из столицы на север. Дорога эта была достаточно широкой для того, чтобы десять лошадей проехали по ней в ряд. Разумеется, всякое иное движение здесь было прекращено; по обе стороны скакового поля были выставлены заграждения. Несколько купеческих караванов и десятка три крестьян, направлявшихся в столицу, застряли у кордона вместе со своими лошадьми и телегами. Но никто не роптал и не жаловался; напротив, многие были очень довольны случайностью, которая позволила им присутствовать на придворном празднике.
В зеваках из соседних деревень и предместий тоже не было недостатка. Если на фехтовальные поединки простонародье не допускалось, то глазеть на скачки могли все без исключения.
Вдоль дороги разместились зрители. Королева наблюдала за скачками стоя; балдахин сняли с трона и установили на четырех шестах.
Талиессин нахлобучил широкополую шляпу, чтобы защититься от пылающих солнечных лучей. В руках он держал огромный кувшин с сидром, откуда то и дело отхлебывал. Всякий раз выныривая из кувшина, он улыбался мокрыми от капель губами.
В воздухе резко пахло лошадьми. Среди аристократов мало нашлось бы таких, кто счел бы этот запах неприятным. Напротив, хорошенькие ноздри придворных дам раздувались от удовольствия.
Фастрадин со своей избранницей стоял на почетном месте, слева от королевы. Хрустальная чаша сияла в руках дамы.
Герцог Вейенто с молодой супругой заняли специально отгороженное место справа от Талиессина. На празднике все было устроено таким образом, чтобы подчеркивать близость мужа и жены. Над их головами хлопало большое белое полотнище, разрисованное шарами и стилизованными изображениями лошадей; герцог и герцогиня должны были придерживать это покрывало за ленты, пришитые снизу. Оно как бы накрывало обоих подвижным куполом.
Наконец из огромного белого шатра вышли участники состязания. Лошадей они держали в поводу.
В отличие от тех скачек, что проводились на конской ярмарке в Дарконе, всадники выступали не обнаженными, но в очень коротких туниках с широченными поясами. У каждого на роскошной пряжке ремня имелась собственная эмблема.
Женщин среди состязающихся было три: мужеподобная красавица, армейский сержант (на которую Аббана бросала мрачные, ревнивые взгляды, постоянно сравнивая ее с собой), юная девица с черными волосами и траурными кругами вокруг глаз и Уида.
Если бы Талиессин не был уверен в том, что Уида непременно будет выступать, он никогда не узнал бы в этой костлявой, жилистой, дочерна загоревшей лошаднице с жесткими волосами и разрисованным лицом ту волшебную эльфийскую принцессу, которая на миг соблазнила его обещанием вечной любви.
Как и в Дарконе, Уида ничем не напоминала эльфийку. Просто темнокожая молодая женщина. Вероятно, бродяжка или крестьянка — где еще можно покрыться таким несмываемым загаром? Ее ухватки были самыми простыми: она держалась как обыкновенный конюх.
Босые ноги Уиды были запылены по колено и казались выкрашенными светлой краской. Короткая туника имела на боках разрезы, так что гибкое тело молодой женщины можно было обозревать почти до талии. Тем не менее она не вызывала никаких фривольных мыслей. Уида выглядела как хорошо тренированное, красивое, но довольно опасное животное.
Участники скачек прошлись вдоль всей дороги, демонстрируя стати коней и свои собственные. Их сопровождали выкрики, пожелания, насмешки, комментарии — все то, что положено кричать на подобных праздниках. Уида шла с краю, ближе всех к Талиессину и королеве. Она не смотрела на принца. Проходя мимо, она даже не повернула головы в его сторону. Когда она поравнялась с ним, он опустил лицо в свой кувшин и снова принялся пить.
Наконец появился герольд с длинной трубой. Он дождался всеобщего внимания, задрал к солнцу трубу и испустил длиннющий гнусавый звук. В тот же миг всадники взлетели в седла и помчались по дороге, вздымая пыль.
На первом круге выбыли сразу двое: крепкий с виду наездник (служащий государственного архива) — у его седла лопнула подпруга, и мрачная девица, у которой ни с того ни с сего понесла лошадь.
Второй круг все прошли ровно, на третьем вдруг сдался и направил коня прямо в толпу чернобородый человек, похожий на вояку. Он прибился к Талиессину, выпросил у него кувшин и, отфыркиваясь, сказал:
— Кажется, я переоценил свои силы… Ужасная жара, ваше высочество!
— Это точно, — добродушно согласился Талиессин. И отправил слугу пополнить оскудевшие запасы выпивки.
На четвертом круге стало ясно, что соперник у Уиды всего один, небольшого росточка невзрачный человечек, королевский постельничий. Они вырвались вперед, оставив остальных далеко позади. Некоторое время их лошади мчались вровень; затем Уида упала на шею своей серой лошадки и что-то шепнула ей в ухо. На миг они поотстали, а затем внезапно серая сделала рывок, казавшийся невозможным, и пришла первой.
Ошибки быть не могло: пролетая мимо герольда, Уида вырвала из его руки розу на длинном стебле. Ее соперник, отставший всего на половину лошадиного корпуса, не мог сдержать досады. Его ругательства утонули в общем реве восторга.
Уида сжала розу в руке, и несколько капель крови выступили на ее ладони. В то же самое мгновение роза из привядшей сделалась свежей, рядом появился и тотчас лопнул второй бутон, за ним третий… В тот момент, когда Уида поравнялась с королевой, в руке у победительницы горел огромный розовый букет.
Запыленная, разгоряченная, покрытая пылью, она осыпала цветами балдахин над головой королевы, гикнула, раскинула босые ноги в стременах и помчалась прочь, прямо в толпу зевак — те едва успевали расступаться перед сумасшедшей всадницей.
Прочие участники состязаний один за другим подъезжали к королевскому месту и кланялись; а откланявшись — оставались поблизости. Королева, смеясь, раздавала им розы, оставленные Уидой. Царила веселая суматоха.
Главным призом в скачках была красавица кобыла, которая находилась в отдельном шатре, под строгой
