– Будем считать или победила? – Амда пристально взглянула на него.
– Победила, – улыбнулся Хильзен.
Она сунула шпагу в ножны, и они вдвоем неторопливо пошли вниз по улице. Медные украшения позвякивали в желтых косах Амды, снег хрустел под каблуками ее сапог.
Она была далека от того идеального образа невесты, который лелеял в душе юный граф. Хильзен мечтал о хрупкой нежной девушке, тонкой, как стебелек, с огромными задумчивыми глазами. Такой была на портрете его мать, Доротея фон Хильзен, умершая родами шестнадцати лет от роду.
Амда не была хрупкой, и ее серые глаза никак нельзя было назвать задумчивыми и уж тем более огромными. Племянница Бракеля была сильной и крепкой и, пожалуй, слегка полноватой. Поглядывая на нее искоса, Хильзен подумал о том, что если она забросит фехтование и перестанет ходить в походы под полосатым парусом, а вместо этого начнет рожать детей, то станет просто толстой. Его удивило, что эта мысль не вызвала в нем отвращения. Амда нравилась ему такой, какой была.
Неожиданно девушка спросила:
– Помнишь, я приходила сюда с очень странным мальчиком… он был почти черный. И у него не было оружия, но он говорил, что он свободный человек.
На мгновение Хильзен ощутил легкий укол недовольства. Почему она вспомнила о Синяке?
– Зачем он тебе? – спросил Хильзен осторожно.
– Просто так… Кто он такой? Он действительно свободный человек?
Хильзен покосился на нее. Сказать правду? Все равно Синяки больше с ними нет и неизвестно, жив ли он. И все же Хильзен удержался.
– Толком не знаю. Мы подобрали его здесь, в городе. Он был очень голоден.
– Он странный, – повторила Амда, глядя себе под ноги. – У меня было постоянное ощущение, что он – не тот, кем кажется.
– Может быть, – ответил Хильзен и остановился возле небольшого каменного здания, на фасаде которого на четырех кафельных плитках был нарисован лев: круглая морда зеленая, глаза и грива желтые. Лев лежал, опустив морду на скрещенные лапы и обвив пивную кружку непомерно длинным хвостом с желтой кисточкой.
– Смотри, питейная, – удивленно сказал Хильзен, потрогав дверь.
Пригнувшись перед низкой притолокой, они вошли в маленький подвальчик с закопченными сводами. В дальнем углу тускло мерцала над стойкой керосиновая лампа. Трактирщик, толстяк неопределенного возраста с отчаянно косящими глазами, испуганно уставился на них.
Амда села на лавку за грязный стол, а Хильзен направился к стойке. Трактирщик заметался, хватаясь то за тряпку, то за стакан с обкусанными краями. В темном углу заведения копошился невидимый посетитель. Судя по шороху, он торопливо заглатывал свой завтрак, чтобы поскорее сбежать.
Хильзен ткнул в бочонок пива и показал два пальца. Два стакана были поданы с ошеломляющей быстротой. Хильзен небрежно отпихнул трактирщика, пытавшегося чмокнуть на лету его руку, и уселся за столик рядом с девушкой.
Амда с удовольствием пила пиво.
Трактирщик выбрался из-за стойки и, льстиво улыбаясь, подсунул на стол господам иссохшую воблу с пятном плесени, после чего боком, как краб, отполз обратно в недра трактира. Там навалился на прилавок грудью и с застывшей улыбкой принялся сверлить опасных посетителей глазами.
Амда взяла воблу за хвост и постучала ею о стол, после чего ловко ободрала чешую. Трактирщик продолжал улыбаться.
Допив пиво, Хильзен терпеливо ждал, пока дама покончит с воблой.
– Боги, ну и дыра, – сказала Амда, когда они выбрались на солнечный свет.
– Противно, когда тебя так боятся, – сказал Хильзен.
Амда пожала плечами.
– Они и должны нас бояться, Хильзен. Это обычное дело. Их всех трясет от страха.
– Не всех, – отозвался Хильзен. Он думал о Синяке.
Когда Синяка открыл глаза, было уже темно. Горели лампы, и несколько человек за столом, негромко переговариваясь, счищали кожуру с горячей картошки. Он пошевелился на диване, и плед упал на пол.
Ингольв поднял голову и пристально посмотрел на него.
– А, проснулся, – сказал он. – Иди, поешь.
Синяка сел на диване. Голова у него гудела и кружилась. Шатаясь от слабости, он добрался до стола. Ему никто не помогал.
Затем несколько минут Вальхейм и его сестра деликатно не замечали, как Синяка поспешно заталкивает в рот картофелину, не потрудившись ее очистить, и давится. Когда он поперхнулся, Анна-Стина молча придвинула к нему кувшин с теплой водой. Он пил долго, громко глотая. Потом обтерся рваным рукавом и посмотрел на хозяйку виновато и благодарно. И этот взгляд сразу же искупил в глазах Анны-Стины все его отвратительные манеры.
Ингольв негромко сказал:
– Я хотел бы тебя спросить кое о чем, Синяка.
Анна-Стина укоризненно качнула головой, но брат не обратил внимания на этот слабый протест.
– Где ты был все это время?
