остолопы.
Что-то звякнуло – тонко, певуче, как будто к Аэйту пробиралась женщина, обвешанная серебряными украшениями. Но голос был мужской, и Аэйту стало тоскливо до смертного воя. На него упала тень. Аэйт еще не понял, в чем дело и откуда тоска, а знакомый голос над ним уже смеялся – громко, торжествующе:
– Понял, гаденыш? Твоя волшебная рука не помогла тебе! Я все-таки победил тебя. Ты можешь превратить в пыль все замки, все цепи этого мира, но куда бы ты ни пошел, ноги сами приведут тебя ко мне…
Это был Алаг, отвратительный в своих диковинных одеждах, с цепочками и подвесками, свисающими с его жилистой шеи. Аэйт вскрикнул и потерял сознание.
Открыв глаза, он увидел рядом с собой Эогана. Кузнец сидел за столом в своем доме и, склонившись над глиняной плошкой, ел. Ел спокойно, аккуратно, с достоинством. В руке у него была ложка – предмет, для Аэйта непривычный.
– А где колдун? – спросил Аэйт тихо.
Эоган отложил ложку и повернулся к нему.
– Ты голоден?
– Да.
Кузнец помог ему добраться до стола и сесть.
– Поешь, а потом я посмотрю, что ты наделал со своей рукой.
Аэйт испугался, думая, что речь идет о заколдованной ладони, но кузнец имел в виду его рану. Покрутив в пальцах ложку, Аэйт все же не решился пустить ее в ход, отложил в сторону и выпил похлебку через край, а потом руками подобрал оставшиеся на дне миски куски мяса. Эоган внимательно наблюдал за ним, однако ничего не сказал.
Он снял с полки, терявшейся в темноте над узким оконцем, желтоватый камень, поблескивающий на сколах, осторожно отбил ножом маленький кусочек и истер осколок в порошок. Посыпав этим порошком ломоть хлеба, кузнец подал его Аэйту.
– Что это? – спросил Аэйт недоверчиво.
– Яд, – без тени улыбки ответил кузнец, и Аэйт почему-то сразу успокоился.
Порошок оказался безвкусным, но хлеб пришелся как нельзя более кстати. Аэйт наелся до отвала, и ему сразу захотелось спать. Неудачный побег, страх перед колдуном, одиночество среди врагов – все это смазалось, притупилось. Он очень устал. Кроме того, присутствие кузнеца давало ему странное ощущение безопасности.
– Господин Синяка, – жалобно пропыхтел Пузан, – мы, великаны, не приспособленные для долгой ходьбы по болотам… Мы в них увязаем…
Мела посмотрел на великана с нескрываемым презрением.
– А для чего вы вообще приспособленные?
– Всяко не для того, чтоб разная мелочь о себе воображала у нас под носом, – мгновенно окрысился Пузан.
Мела тряхнул стрижеными волосами, но отвечать не стал и только улыбнулся. Это окончательно вывело Пузана из себя. Резко нагнувшись, он сунул Меле в лицо огромный кулак. Мела немного отклонился назад и посмотрел на кулак с искренним интересом.
– Во! – для ясности сказал великан.
Мела хмыкнул и пошевелил копьем. Почему-то великан сменил тактику и от запугивания и угроз опять перешел к жалобам, адресуя их Синяке:
– К тому же, господин Синяка, практики у меня не было… Долгий плен в подвале у Торфинна, не к ночи будь помянут, меня это… ослабил. Ходить отвык, – добавил великан с тяжким вздохом и в то же время краем глаза следя за тем, чтобы подлый болотный житель не смел улыбаться.
– Еще полчаса, Пузан, – сказал Синяка.
Пузан посмотрел на него так, точно любимый господин решил содрать с него заживо шкуру. Однако безропотно заковылял дальше. Он смертельно завидовал Меле, который шел себе и шел, не зная усталости. К тому же, Мела нес с собой длинное копье, а великан был безоружен и ощущал себя исключительно мишенью.
Он брел, ныл, скулил, спотыкался и, наконец, упал. Синяка сжалился над чудовищем и решил остановиться на ночлег.
Мела промолчал, однако Синяка видел, как он сжал губы и поспешно опустил глаза, скрывая бешенство. Мела ненавидел каждую минуту задержки, потому что это была лишняя минута, которую его брат проводил в плену.
– Зачем ты вообще взял с собой этого недотепу? – спросил он Синяку, когда великан со стоном улегся на ворох листьев возле маленького костра, в котором чавкала саламандра.
Великан почти мгновенно заснул, тоненько, жалобно всхрапывая. Синяка поглядел на своего нелепого спутника. Словно ощутив на себе его взгляд, великан пошевелился во сне и тяжко вздохул.
Из костра то и дело высовывался дергающийся хвост ящерки. Костер сотрясался. Наголодавшись, саламандра объедалась, дрожа от жадности.
– Разбаловалась совсем, скотинка, – ворчливо проговорил Синяка, ногой заталкивая мерцающий хвост огненного духа обратно в костер.
– Саламандра очень пригодилась, – продолжал Мела, который сумел превозмочь свое отвращение к огненному духу, – а для чего тащить на хребте громилу-нытика?
