племени Гатала было достоверно известно: кузнец не ошибается. Пока Эоган позволял мальчишке-морасту жить у себя, того не смели трогать. Даже Алаг, хоть и скрежетал зубами от злости, перечить кузнецу не решался.
Эоган держал Аэйта впроголодь, заставлял работать с утра до вечера и почти не разговаривал с ним. По вечерам мальчишка глотал куски хлеба, как собака, хватая их зубами, не в силах побороть позорной жадности. Кузнец поглядывал на него, но молчал.
Однажды, подавившись, Аэйт долго кашлял, пил воду, выйдя из-за стола, потом сказал:
– Хорошо, что Мела не видит.
Он не ожидал, что его слова послужат началом для разговора, но Эоган вдруг откликнулся:
– Кто это – Мела?
– Брат, – выдохнул Аэйт и сел рядом с кузнецом на скамью, поджав под себя одну ногу.
Эоган посмотрел на него со спокойной усмешкой.
– Брат, говоришь? Младший?
– Нет. Младший – я. А Мела меня воспитывал.
– Хорошо воспитывал, – сказал Эоган. – Ты, смотри-ка, трижды уже бежал.
Аэйт очень удивился.
– Разве это хорошо – ну, с вашей стороны?
– Если бы ты не был таким, я давно отдал бы тебя Алагу, – ответил Эоган. – Зачем мне трусливый раб?
Услышав имя колдуна, Аэйт вздрогнул.
– Я все-таки большой трус, Эоган, – признался он. – От вашего колдуна у меня просто мороз по коже.
– Не только у тебя, – утешил его кузнец. – Надо будет все-таки свернуть ему шею.
Аэйт поежился, а потом решился и спросил:
– Зачем он хотел меня забрать?
Он думал, что кузнец не ответит, либо отделается отговоркой, но Эоган сказал:
– Хотел отрубить твою левую руку, высушить и пользоваться потом как отмычкой.
Аэйт помертвел. Словно не замечая этого, кузнец встал и сильной оплеухой сбросил Аэйта со скамьи.
– Хватит болтать, уже ночь. Если завтра ты будешь зевать за работой, я тебя скормлю Огненной Старухе.
Несколько раз в кузницу заходил вождь. Аэйт, таясь в углу, хорошо рассмотрел его. Это был красивый сильный воин, великолепный, уверенный в себе. Каждый его жест словно кричал о том, что он, Гатал, отвоевал для своего народа соляное озеро и сжег священное дерево, приносившее удачу его врагам. Вместо плаща на плечах вождя лежала волчья шкура. Широкие золотые браслеты поблескивали на его загорелых руках. Он громко, вкусно ругался, обаятельно хвастался, и смех у него был заразительный.
Жена вождя, Фейнне, была выше Эогана ростом, однако манерой держаться и характером напоминала брата – такая же молчаливая, спокойная, сильная. Ее длинные одежды были расшиты по подолу и вороту черно-красным орнаментом, волосы она убирала под красный платок, схваченный на лбу золотым обручем, так что Аэйт так и не дознался, носила ли она косы. Фейнне казалась ему властной, умной и сказочно красивой.
Постепенно он убеждался в том, что его народ не знал о зумпфах почти ничего, довольствуясь слухами. Зумпфы действительно были жестоки, и это отдалило их от мира, в котором они жили. Лес и болото не хотели иметь с ними ничего общего и не позволяли им сливаться с деревьями и травой, не открывали им своих тайн, и потому воины зумпфов не умели слышать и видеть так, как это было дано морастам.
Но им нельзя было отказать в своеобразной мудрости, они были отважны, а врожденная хитрость делала их смертельно опасными. Магия зумпфов была недоброй, темной, но очень действенной. Их колдун казался отвратительной пародией на Асантао, однако он был намного сильнее, чем ясновидящая морастов. Среди них было много таких, кто вызывал у Аэйта ужас своей дикостью.
И в то же время был Эоган…
Аэйт жил в своем плену, точно в маленькой клетушке, ограниченной, как стенами, несколькими нехитрыми чувствами: он тяготился подневольной работой и вечным голодом, он любил Эогана, словно кузнец не был его хозяином; он вспоминал Мелу, как недостижимое и забытое счастье – и смертельно, до судорог, боялся колдуна…
Синяка вошел в деревню ровно в полдень. Над воротами навстречу ему оскалились мертвые волки, и суровые стражи, скрестив копья, преградили ему путь. С закрытыми глазами Синяка протянул вперед руки, держа в горстях саламандру. Перед лицами стражников внезапно запылал огонь, поднявшись прямо над смуглыми ладонями. Стражи шарахнулись в стороны. И тогда, ослепив их синевой глаз, чародей развел копья и вошел.
Поселок был самый обычный. Пыльная дорога с клочками травы по обочинам вела к колодцу, возле которого, насаженные на пики, блестели медные изображения хищных птиц – они, должно быть, охраняли воду от злых духов. У большого костра, разведенного на краю площади, хлопотали женщины. Их лица были красными от жары и блестели от пота. Увидев рослого темнокожего незнакомца, они с визгом разбежались, мелькая босыми ногами.
Синяка остановился посреди дороги. Хижины, костер, колодец. Все как обычно. И все-таки что-то в этом поселке было не так. Он прислушался, попытался позвать Аэйта – и ощутил сильный барьер.
Кто-то опутал все селение недоброй, нечистой магией, и она липла к Синяке, как паутина. Не в силах
