– Ты можешь задать три вопроса, – сказал он, под-кладывая хворост в костер.
– Три?
– Пока три. Поглядим, как оно пойдет.
Макс боязливо покосился на пульт, но Сцинк обещал, что за дурацкие вопросы наказания не последует.
– Тогда ладно. Кто вы?
– Моя фамилия Тайри. Я воевал во Вьетнаме, а потом стал губернатором сего прекрасного штата. Ушел с должности по причинам нравственных и философских коллизий. Детали тебе ничего не скажут.
Макс не смог скрыть изумления:
– Вы были губернатором? Да ладно вам.
– Это вопрос номер два?
Макс суетливо поправил на горле ошейник.
– Нет-нет, второй вопрос вот: почему я?
– Ты стал прекрасной мишенью, когда своими съемками осквернил место бедствия.
– Я там не один снимал, – окрысился Макс. – Туристов было полно.
– Но тебя я увидел первым. – Сцинк налил в жестяную кружку горячего супу и передал надувшемуся пленнику. – Ураган – это святое, а для тебя он забава. Ты меня разозлил, Макс.
Сцинк снял с углей котелок и поднес ко рту. Стеклянный глаз запотел от пара. Капитан опустил котелок и стер с подбородка капли бывшей черепахи.
– Я привязался к мосту и смотрел, как шторм накатывает с океана. Господи, какое зрелище! – Он шагнул к Максу и вздернул его за рубашку, отчего тот выронил кружку с нетронутым супом. Сцинк подтянул пленника повыше. – Двадцать лет я ждал этого шторма. На два-три градуса севернее – и было бы самое то…
Макс завис в железной хватке, болтая ногами. В свирепом взгляде единственного глаза Сцинка светилась страстная мечта.
Капитан опустил пленника на землю и сказал:
– У тебя последний вопрос.
– Что теперь? – спросил очухавшийся Макс.
По грозному лицу Сцинка растеклась улыбка.
– А теперь, Макс, мы будем вместе путешествовать и брать у жизни уроки.
– Ой! – Макс тревожно покосился на глиссер.
Губернатор отрывисто хохотнул, как пролаял, вспугнув стаю белых цапель, и взъерошил пленнику волосы:
– С приливом – в путь!
Отчаявшегося Макса Лэма совсем не привлекали настоящие приключения.
Убивать его, похоже, не собирались, и самой гнетущей заботой стало другое:
Эди Марш грезились тиковые яхты и молодые красивые Кеннеди, когда к ее левой груди пристроилась влажная рука Тони Торреса.
– Хорош тискать, это тебе не помидор, – сказала Эди, приоткрыв один глаз.
– А посмотреть можно? – спросил Тони.
– Исключено.
Но шезлонг, скрипя под тушей торговца, подъехал ближе.
– Никого же нет, – бормотал Тони, возясь с пуговицами на блузке Эди. – И потом, ты ведь моя жена. – Раздался гнусный смешок.
– О господи! – Почувствовав на сосках горячие лучи солнца, Эди открыла глаза. Ну так и есть – этот боров уже ее рассупонил. – Тебе же английским языком сказано.
Тони удовлетворенно оценивал ее груди.
– Не забывай, у кого дробовик, милочка.
– Как романтично, – сказала Эди. – Пригрозить убийством – лучший способ распалить девушку. Только подумаю об этом, и уже вся мокрая. – Она оттолкнула руку Тони и застегнула блузку. – Где же мои очки? – пробормотала она.
Торговец баюкал на брюхе «ремингтон». В пупке у него набралась лужица пота.
– А ты об этом подумаешь. Все одинаковые.
– Я и о раке думаю, только он меня не заводит.
В Тони Торресе Эди привлекало одно – его золотые часы «Картье». Только на них, наверное, такая безвкусная гравировка, что никому втихую не толкнешь.
– У тебя были лысые мужики? – спросил Тони.
– Нет. А ты шанкр видел?
Торговец засопел и отвернулся.
– Кто-то у нас в дурном настроении.
Эди порылась в сумочке и спряталась за черными «Рэй-Банами». Дробовик нервировал, но она решила не дергаться. Старалась не замечать летнего зноя, неумолчного воя пил и грохота самосвалов, шуршанья газеты Тони Торреса. Жаркое солнце помогало представить изрезанные дюнами берега на курорте Виньярд и частные пляжи Маналапана.
Ее грезы прервались шагами на другой стороне улицы. Эди надеялась, что вернулся Щелкунчик, но там оказался человек с двумя маленькими таксами.
Эди почувствовала руку Тони у себя на локте и услышала голос:
– Милая, натри мне, пожалуйста, плечи «Бронзой».
Эди вскочила со стула и перешла через дорогу. Человек наблюдал, как таксы писают на пенек от почтового ящика. Печально ссутулившись, он держал ненатянутые поводки в одной руке и, против ожидания, не приосанился с появлением красивой женщины.
Эди сказала, что собачки просто прелесть. Нагнулась их погладить, и таксы одновременно опрокинулись на спину и принялись ерзать, как червячки на сковородке.
– Как их зовут?
– Доналд и Марла, – ответил человек. Он был невысок и изящен, как доменная печь, одет в персиковую сетчатую рубашку и слаксы цвета хаки. – Вы живете в этом доме?
Заметив, как Тони Торрес пристально наблюдает за ними из шезлонга, Эди спросила незнакомца, не является ли он представителем страховой компании «Среднезападный Ущерб».
– Ну да, – насмешливо ответил человек и показал на собак: – А это мои коллеги из «Меррилл- Линч».
Таксы уже вскочили и, виляя попками, облизывали голые лодыжки Эди.
Человек повел раздвоенным подбородком в сторону Тони Торреса и спросил:
– Ваш родственник? Вы ему жена или сестра?
– Вот еще! – Эди картинно содрогнулась.
– Чудненько. Тогда мой совет: вали-ка, на хрен, отсюда подальше.
Мысли у Эди разбежались. Она посмотрела в оба конца улицы, но Щелкунчика нигде не было.
– Какого черта мнешься? – Человек сунул Эди в руку оба поводка. – Вперед.
Августина разбудили запах кофе и звяканье посуды – в его кухне замужняя женщина готовила завтрак. Похоже, самое время оценить ситуацию.
Отец сидит в тюрьме, мать уехала, звери покойного дядюшки разбежались и бродят среди невинных горожан. Сам Августин тоже свободен – в полнейшем и грустнейшем смысле этого слова. Абсолютно никакой личной ответственности. И как объяснить Бонни Лэм это положение?
Отец был рыбаком и попутно перевозил наркотики, пока его не арестовали у острова Андрос.
Мать уехала в Лас-Вегас и вышла замуж снова. Ее нынешний супруг – тенор-саксофон в оркестре Тони Беннетта.
Последняя подружка работала моделью ног в большом чулочном концерне. Накопив денег, купила дом
