контачить с десяток лет назад. Баксли в ту пору активничал по поводу создания некоей антивоенной организации — что-то вроде «Ветераны Вьетнама за мир», и он прислал Нику приглашение поучаствовать в этом деле. Меньше всего хотелось Паркеру тем или иным образом вспоминать о войне — и он ответил вежливым отказом. И вот — снова Баксли…
— Кто объявился — Фрэнк? — переспросил Ник.
— Ага, тот самый Дэвероу, твой бывший корешок, — подтвердил Баксли.
«И опять этот сон сегодня — как совпало», — мелькнуло в сознании Ника.
— Почему ты молчишь? — спросил Баксли.
— А что я должен говорить? — пожал плечами Ник. — Ты мне за этим и звонишь?
— Ну да…
— А-а… Понятно… И как там у тебя погода, в Хьюстоне? Ты ведь все еще там живешь?
— Нормальная у нас погода, нормальная…
— Это хорошо.
И опять возникла неловкая пауза.
— А как ты вообще узнал этот телефон? — с долей раздражения спросил Ник.
— Да это несложно…
— И названиваешь с утра пораньше, — сварливо продолжал Паркер. — У тебя что — бессонница?
— Вроде того, — буркнул Баксли.
— Сходил бы к врачу — он пропишет тебе чего надо. И тогда никаких проблем.
— А у меня никаких проблем и нет, — сердито фыркнул Баксли. — Это у твоего Фрэнка проблемы.
— А мне-то до них какое дело? — холодно парировал Ник.
— Послушай, Ник… Я тебе расскажу, что знаю, — вот и все. А знаю я немного, так что надолго тебя не задержу. Ладно?
— Ну валяй, — неохотно согласился Ник.
— Дэвероу позвонил мне сегодня среди ночи и попросил взаймы. большую сумму…
— Большую?
— Да, весьма большую. Во всяком случае, для меня.
— То есть, как я понимаю, ты ему отказал?
— Да…
— А зачем мне об этом знать?
Краем уха Ник уловил мурлыканье Миллера, занимавшегося эротофонизмом с очередной клиенткой: «И тут я опускаюсь пониже, вдоль твоего гладкого животика, ты разводишь ножки в стороны…»
— Понимаешь, — сказал Баксли, — после разговора с Фрэнком у меня стало так нехорошо на душе…
— Почему?
— Какой-то он был затравленный, загнанный. Просто в отчаянии парень.
Ник неопределенно хмыкнул.
— Ты знаешь, — продолжал Баксли, — я никогда не питал к Фрэнку особо теплых чувств. Он бывал излишне развязен в некоторых вопросах…
«Особенно по пьяному делу», — мысленно добавил Ник. Да, водилась за Фрэнком такая скверная привычка: сыпать в подпитии шуточками дурного вкуса — в частности, с расистским душком. И конечно же, чернокожему Баксли это было не по нутру.
— Да и потом — его странное поведение той ночью, когда ты, Ник, попал в плен…
— Какое такое поведение? — зло спросил Ник.
Ну зачем, зачем Баксли повел речь об этом? Что было — то прошло, зачем ворошить?
— Тебе виднее… — уклончиво сказал Баксли.
— Мне — «виднее»? — саркастически переспросил Ник. — Мне?
— Ох, прости…
— Ладно, не в этом дело. Но, понимаешь, я никогда не предъявлял к Фрэнку Дэвероу никаких претензий.
— Ты-то не предъявлял, — согласился Баксли. — И никто не предъявлял. Но тем не менее у ребят было свое мнение на сей счет… И Фрэнк не мог не догадываться об этом.
— Не знаю, я не видел Фрэнка с тех самых пор, — сказал Ник, сделав ударение на глаголе. — И мне это как-то до фонаря.
Баксли шумно выдохнул в трубку.
— Ну, в общем, имей в виду: по моему мнению, у Дэвероу явно крупные неприятности. Я никак не мог заснуть после разговора с ним — и вот вдруг решил связаться с тобой, Ник.
— Что, хотел меня порадовать, что ли?
— Ох, Ник, ну перестань… Короче говоря, если хочешь, я могу дать тебе его координаты.
— Не понял.
— Ну, адрес его у меня есть — в старой моей картотеке ветеранской.
— Я другого не понял, — упорствовал Ник, — зачем мне адрес Дэвероу? Поздравить его с Рождеством? Так еще рано. Или с Днем независимости? Так уже поздно…
— Это Майами, от тебя недалеко. А там уж сам разберешься, с чем тебе его поздравлять… Так ты записываешь?..
— Думаешь, если я — Мистер Доверие по работе, то и по жизни являюсь добрым самаритянином?
— Я просто хорошо тебя помню, Ник Паркер, — сказал Баксли. — И потом… Знаешь, меня мучила совесть все эти годы за то, что я так и не сообщил тебе координат Фрэнка…
— Но я ведь и не спрашивал…
— Мало ли что…
Они опять помолчали.
— Ты сам-то как поживаешь? — спросил Ник.
— Да все отлично, — ответил Баксли. — Ну, или более-менее, если быть точным.
— Женат?
— Еще бы. Четверо ребятишек. Младшему два с половиной года.
— Это хорошо.
— Кто бы спорил…
— С работой как?
— Нормально, старина.
— А как эта твоя лавочка — «за мир» и все такое?
— Поиграли — и хватит. Теперь ограничиваюсь борьбой за мир в границах собственной семьи. Очень, знаешь ли, непростое дело. А у тебя как дела?
— Пока не прозрел, — усмехнулся Ник.
— Погоди — еще не вечер.
— Это точно. Так, говоришь, ничего у вас там погодка?
— Подходящая… Так я диктую адрес?
— Ладно, валяй. А то и так уже уйму денег на разговор просадил — у нас тариф высокий…
Ник нашарил на столе ручку.
— …А теперь ты чувствуешь, как мой нахальный мальчонка прошибает тебя до самого дна, до самого сердца, как он молотит тебя, дорогую, единственную… — продолжал ворковать Миллер.
— Ну твою мать-то…
Гнилой Боб откровенно скучал. Тоскливое нынче выдалось утречко, не в дугу. Жизнь вообще — сплошное дерьмо. И бабы — дерьмо. И дружки — дерьмо. Все — дерьмо.
— Эй, Дик! — окликнул он приятеля, сидящего за соседним столиком.
— Чего тебе? — повернул тот к Гнилому Бобу свою небритую харю.
— Ну ты и дерьмо! — торжествующе провозгласил Гнилой Боб.
