– Надевай.
Общеизвестна удивительная отзывчивость людей Севера, их бесхитростность и радушие. С каким вниманием отнесется северянин к попавшему в беду человеку! Он не станет допытываться, кто и что ты, нет, просто примет, накормит, просушит одежду. И будет терпеливо и деликатно ждать твоего рассказа…
Несколько дней пробыл Травин в стойбище на островке. Задерживали обмороженные пальцы. На них страшно взглянуть — распухли, посинели. Не началась бы гангрена…
И вот еще раз ненцам пришлось принять человека за 'келе'. Вынув из ножен остро отточенный нож, гость принялся обрезать концы своих потемневших пальцев. Операцию он завершил несложной перевязкой, смазав раны глицерином, который хранил для велосипеда.
После операции Травин решил немедленно идти через Хайпудырскую губу к селению Хабарову, вблизи которого располагалась радиостанция Югорский шар. Ненцы снабдили его на дорогу легкой малицей, дали тюленины и вяленой рыбы.
От Долгого до Хабарова — пустяки, что-то около ста километров, но это, пожалуй, самая тяжелая сотня на всем пути. Особенно трудно утром. Первые шаги — пытка. Остановиться страшно: ступни словно чужие, боль непрерывно спорит с волей. Но все же она, воля, заставляла кровоточащие ноги двигаться вперед: раз идешь, значит и дальше можешь идти; сделал шаг, обязан и второй… Длительный отдых теперь грозил гибелью — либо замерзнешь, либо гангрена…
Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.
…— Что же ты, брат, на четвереньках? — говорит трехлетнему сыну прибывший с действительной солдат Леонтий Травин.
Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечает ни слова. Это так здорово — сидеть на коленях, главное — высоко.
Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет и в избе, и на улице передвигается только ползком.
– Что за болезнь прицепилась? — сетует мать, собирая на стол. — Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимается.
Глеб внимательно прислушивается к разговору родителей и искоса поглядывает на отца. Он очень боится, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке, с такими вкусными кренделями, вдруг скажет: 'А ну, слазь!'. Но отец молчит, у него свои заботы. Замолчала и мать, понимая его невеселые мысли.
– В город пойдем, в Псков. А, ползунок? — обращается вдруг отец к Глебу. — Только вот как, оба безногие? — невесело шутит он.
А назавтра происходит необыкновенное. Мать идет с водой от колодца.
– Мам, а мам, — окликает ее сидящий на траве Глеб. — У меня есть ножки.
– Ножки-то есть, да вот, напасть, ходить ими не умеешь.
– У-умею. — Глеб встает и, потоптавшись, словно пробуя крепость ног, делает несколько шагов.
– Леонтий, скорее сюда. Глеб пошел! — кричит мать.
А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется.
– Ай да Илья Муромец! — смеется отец, хватая Глеба на руки. — Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года и поднялся, как нужда пришла…
Резкая боль в ноге, словно удар тока, возвращает путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество…
Когда на горизонте показались прибрежные скалы Югорского полуострова, Травин почувствовал, что запас сил иссякает. Он не может сейчас сказать, как шел, вероятнее всего полз. Из полуобморочного состояния вывело тявканье и урчание. Кто-то хватал его за торбаза, за малицу и даже за волосы.
'Собака?' — Травин поднял голову — в сторону отпрыгнул небольшой с белым пушистым хвостом зверь. Песец!'
Ослабевший человек и наглый, но трусливый зверь, кравшийся за ним, по-видимому, уже давно пристально следили друг за другом. Травин, вынув нож, лег на снег и замер. Песец подумал, что человек безопасен, и снова подбежал вплотную. Ошибка стоила ему жизни…
Но где же Хабарово? По карте должно быть тут, рядом. Оставив на берегу велосипед и ружье, Травин пополз дальше. Час, два… Порыв ветра донес откуда-то аромат свежею хлеба. Галлюцинация? Нет, с каждым шагом хлебный дух настойчивее, ядренее.
Я уже говорил, что запас сил у путника иссякал, но кто знает, где он — предел этих последних сил у человека?! Травин увязал в снегу, падал, поднимался, но шел и шел за своим невидимым, но верным проводником…
Хабарово представляло что-то похожее на торгово-продовольственную базу: склад госторга, пекарня… Госторговцы, увидев состояние незнакомца, сделали ему перевязку и, разыскав велосипед, повезли на радиостанцию.
Пуржило, но собаки, не сбавляя темпа, мчались по хорошо укатанной дороге. Показались высокие фермы радиомачт. Зимовщики — начальник, радист, моторист и врач были чрезвычайно поражены, когда в дверь вместе со снежными космами пурги ввалились соседи из Хабарова с больным незнакомцем, державшим в руках велосипед.
'Сегодня к нам прибыл путешественник на велосипеде Глеб Травин, — отстукивал на морзянке радист. — У него обморожены ноги. Оказана первая помощь'.
– Это какое-то безумство, а не спорт, — ворчал медик, бинтуя кровоточащие пальцы.
– Никчемное геройство, — прямо и резко уточнил пожилой начальник зимовки. — Мальчишество.
Понятно, несмотря на все заботы, Травин чувствовал себя неловко. Каждый день мораль и перевязка — сразу два мучения. Кроме того, терзала мысль, что находится на положении иждивенца.
Спортсмен твердо решил, как подживут раны, продолжать маршрут. Через десяток дней он уже занялся велосипедом.
– Куда собираетесь с такими ногами? — убеждал врач.
– Вы же сами говорили, что гангрены я избежал потому, что находился постоянно в движении. Вот и дальше пойду. Получится что-то похожее на лечебный курс, — отшучивался Травин, собирая машину. — Думаю на Вайгач съездить, на радиостанцию.
– На Вайгач?!. Ну, знаете, — развел руками врач.
***
Отпраздновав на Юшаре, как ласково называли свою станцию зимовщики, Первое мая, поблагодарив за помощь, Травин отправился по льду через пролив Югорский шар на остров, на северной окраине которого расположена радиостанция.
Снова один на один с суровой пустынной землей. В зимнее время всего-то населения на Вайгаче две- три ненецких семьи. Кочуют, как правило, в его северной части. Голый, плоский и какой-то безликий остров. Даже широко распространенных на севере крестов и гуриев — каменных небольших пирамид — не видать. Единственное строение — это домик, поставленный давным-давно экспедицией военного гидрографа Варнека. Он находится на южном берегу, в бухте, названной именем ученого. Здесь Глеб переночевал.
Остров вытянулся напрямую с севера на юг немногим более чем на сто километров. Для поездки Глеб выбрал его восточную, карскую сторону, менее изрезанную. Он считал, что на дорогу уйдет не более двух- трех дней…
