– И какая же сумма способна склеить ваше сердце? – язвительно поинтересовалась она.
– Отцовская любовь выше денег…
– Сколько? – невозмутимо повторила маркиза.
– Тысяча ливров.
Звонкий смех разорвал тишину комнаты. Маркиза оттолкнула кресло и встала:
– Можешь оставить себе зеницу своего ока.
– Папа! – испуганно воскликнула Мари. Не может быть, чтобы это оказалось правдой. Наконец, когда ее молитвы были услышаны, твердолобый, жадный до денег отец все разрушил. Глаза Мари следовали за маркизой, которая направлялась к двери. Она горячо молилась, чтобы эта женщина передумала.
– Пятьсот ливров! – крикнул отец, но маркиза даже не остановилась.
Ее рука уже потянулась к дверной ручке, когда он стукнул кулаком по столу:
– Двести.
Жюльетт да Соланж медленно повернулась:
– Сто пятьдесят.
Мартен Кальер надул щеки и шумно выдохнул:
– Согласен. Но деньги прямо сейчас.
Маркиза подошла к столу и извлекла из складок юбки кошель.
– А я получу твою зеницу ока завтра утром. Нетронутую, – при последних словах она бросила на Мари предостерегающий взгляд. – Утром, в одиннадцать, ты приведешь ее сюда.
– Понял, госпожа маркиза, утром, в одиннадцать, – Мартен Кальер торопливо вскочил и поклонился, а потом спешно сгреб со стола монеты.
Мари, наблюдавшая за отцом, не знала, возмущаться его поведением или благодарить судьбу за то, что все обернулось лучшим образом.
Когда отец и дочь ушли, маркиза снова села. Ее передергивало при мысли о ночи в неудобной кровати, но она успокаивала себя, что это всего на одну ночь, а утром она уже будет на пути в Париж. И уж если не с тремя девушками, то по крайней мере с одной точно.
Едва Мари распахнула дверь родительского дома, ее окружили сестры:
– Ну? Скажи, Мари, ты правда едешь в Париж?
– Едешь?!
– Ты ведь не обманываешь? – наперебой тараторили девушки.
– Конечно же, она туда поедет, – сказала Элен, которая стояла в стороне и, скрестив руки, наблюдала за этой сценой. – Вы только гляньте, как горят ее глаза!
Мари была единственной, кто расслышал нотки горечи в голосе сестры. В апреле Элен исполнился двадцать один год, а после того как еще девочкой она обварилась кипятком, часть ее лица покрывала узловатая багровая корка. Для нее была закрыта дорога не только в Париж, но и к алтарю в родной деревне. Остаток жизни ей придется провести в качестве бесплатной рабочей силы в доме отца и матери и ухаживать за ними до самой их смерти. Или своей…
– Ты права, Элен. Я еду в Париж, – спокойно ответила Мари и, подняв голову, выдержала взгляд сестры. Она вдруг вспомнила о той боли, которую почувствовала, когда Антуан выпил воду. Необъяснимая потребность заставить кого-то ощутить нечто, подобное, вынудила ее сказать: – А ты, сестра, не хочешь, пожелать мне счастья?
Элен сжала губы и выбежала из комнаты. Остальные девушки не обратили на это внимания.
– В самом деле? Когда отъезд? За тобой приедут? В карете? У тебя будут новые платья? И настоящие башмаки?
Мари переключила внимание на Симону и Вероник.
– Утром мне надо будет прийти к дому Серранов. Маркиза возьмет меня к себе в карету. О платьях мне ничего не говорили и о башмаках тоже.
Обе девушки разочарованно замолчали, потом Симона сказала:
– Неважно! Ты ведь едешь в Париж, а это главное.
– Верно, – вмешалась Вероник. – Моя сестра едет в Париж! Вдруг ты станешь там горничной знатной дамы! А может быть, даже увидишь Версаль!
– Идите за стол, – в дверях показалась мать. – Иначе Антуан с Этьеном все съедят.
Все семейство уселось за большой кухонный стол, наполнив тарелки содержимым котла. Мартин Кальер нарезал толстыми ломтями хлеб и раздал каждому. Чтобы отметить такую удачу, он даже открыл бутылку вина.
Все были как никогда веселы. Только Мари, Элен и их мать хранили молчание. Элен ковырялась в своей тарелке и съела едва ли две ложки. Когда ужин завершился, она пробормотала, что хочет взглянуть на кур, и вышла.
Мари помогла двум другим сестрам убрать со стола и сходила к колодцу за водой, чтобы снова наполнить большой котел над очагом. Мать подошла к ней и обняла за плечи:
– Мне так не хочется, чтобы ты уезжала!
– Мама, что ты такое говоришь? – Мари обернулась и увидела в глазах матери слезы.
– Париж так далеко. Я уверена, там все другое. И люди…
– Люди везде одинаковы, мама, – беспечно возразила Мари. – А тебе придется кормить меньше ртов.
– Я боюсь за тебя. Ты же моя младшая дочь, последнее дитя. В старости я хотела бы, чтобы ты была рядом.
– Но с тобой ведь Элен.
– Элен не ты. За что бы она ни бралась, все делает нехотя. Твоя сестра постоянно ропщет на судьбу, ненавидит себя и всех остальных.
Девушка попыталась вызвать в своем сердце сочувствие, но безуспешно. Мари хотелось в Париж и ей было все равно, что это причинит матери боль. Клэр Кальер не могла понять ее стремления. Она никогда не покидала Тру-сюр-Лэнн. Здесь она родилась, выросла, вышла замуж за соседского парня и нарожала ему детей.
Жить так же Мари не могла, да и не хотела. Тем более сейчас, когда ей выпала такая невероятная удача. Девушка твердо решила, что никто не отнимет у нее шанс устроиться в жизни лучше.
– Мама, – повторила она тихо, – мне хочется в Париж. Папа с маркизой уже все решили. Завтра утром я еду с ней.
– Я боюсь за тебя, – снова повторила мать. Ее голос дрожал.
– Не надо. Со мной все будет хорошо. Я постараюсь воспользоваться этой возможностью. Если я и в самом деле найду хорошо оплачиваемое место, то позже заберу Симону и Вероник. Не исключено, что я смогу посылать вам деньги. Вот увидишь, все будет хорошо!
Девушка обняла мать и крепко прижала к себе, но когда отпустила, горестное выражение на лице старой женщины не исчезло. Несмотря на это, она улыбнулась сквозь слезы и сказала:
– Ах, Мари, если бы так и было!
– Не беспокойся, мама! Все будет в порядке. Поверь мне, – повторила Мари, пытаясь обуздать свое нетерпение. Ну почему ее мать не желает понять, какой шанс выпал дочери? Почему она убивается вместо того, чтобы порадоваться вместе с ней?
– Пойду, помогу Элен, – торопливо пробормотала девушка и отвернулась, чтобы больше не смотреть на залитое слезами лицо матери.
На улице она прислонилась к стене дома и, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Солнце уже садилось, но от земли по-прежнему шел жар. Где-то в кустах стрекотали сверчки, а издалека доносился лай собак. Мари открыла глаза. Она вдруг осознала, что стоит на этом месте в последний раз.
Из дома вышла Симона. Помолчав какое-то время, она наконец сказала:
– Желаю тебе счастья, Мари. Добейся чего-нибудь.
– А почему она не взяла и тебя? Ты ведь тоже была с ней и той комнате?
Симона пожала плечами и прошла за дом. Мари последовала за сестрой и взяла ее за руку:
– Почему? Я уже радовалась, что мы поедем в Париж имеете.
Симона отдернула руку:
