Неискушенная в светских обычаях, я понятия не имела, как лучше ответить на данное замечание, чтоб получилось вежливо, ну и решила промолчать. Джентльмен на целую минуту погрузился в сосредоточенное раздумье, потом наконец произнес:
— Вижу, тебе этого хотелось бы.
— Что, сэр? Прошу прощения?
— Тебе
Я помотала головой.
— О нет, сэр… мне этого нисколько не хочется.
— Тогда почему ты так улыбаешься?
— Не знаю, сэр.
Он громко расхохотался, позабавленный моим ответом, но потом вдруг резко умолк и нахмурился.
— Верно ты дурочка, — коротко промолвил он и на ходу принялся всматриваться в мое лицо, ища признаки умственной отсталости.
— Да идите вы к черту! — выпалила я, но тут же вспомнила, что должна держаться вежливо. — Извиняюсь, сэр, я никакая не дурочка. Я все на лету схватываю. И сделаю все в точности, как вы велите.
— Рад это слышать, — сказал он. — По крайней мере ты перестала склабиться как идиотка.
Я и вправду перестала, потому что мне внезапно захотелось плакать. Какой-то дурацкий разговор про черных туземцев и идиоток. Хоть бы Бриджет пришла и забрала меня домой. Но потом я вспомнила, что они с Джо уезжают в Чортландию и я должна пойти с этим джентльменом и послушно сделать все, что он скажет, иначе меня оставят здесь питаться объедками и спать на пороге у бакалейщика.
Немного погодя он завел меня в переулок сбоку от какого-то театра. Я никогда еще не была в театре. Пару раз я слышала восторженные рассказы материных подружек про то, как они тихонько проскользнули внутрь через заднюю дверь и в какую-то щелку глядели на сцену, где выступал сам неподражаемый Джон Дрю. Я вообразила, что этот господин тоже знает тайный вход в театр и ведет меня посмотреть конец представления, прежде чем мы отправимся на работу в лавку. Поэтому я шла с ним очень даже охотно.
На полпути по переулку он затащил меня в темную нишу в стене. Там действительно находилась дверь, но запертая на засов с толстой цепью. При виде ее я испытала разочарование, что нам так и не удастся посмотреть спектакль, но уже в следующий миг оно сменилось паникой, поскольку джентльмен вдруг наклонился и засунул язык мне в ухо. Я попыталась увернуться, но он зажал меня в угол, и мне было некуда деваться. Дальше все происходило будто во сне: вот с него слетает шляпа и катится по земле, вот он лихорадочно возится с гульфиком, вот подхватывает меня и прижимает к стене. Тогда я еще мало чего знала, но успела повидать достаточно всякого, чтобы понять что сейчас произойдет, а я не была уверена, нравится ли мне это. Конечно же, подумала я, моя мать имела в виду совсем другое.
— Простите, сэр, — пролепетала я. — Но что насчет зонтов?
В нише было темно, и я не видела толком лица мужчины, но он несколько смешался.
— Зонтов? — переспросил он, совсем не сердито. — Ты о чем?
— Сэр, я
Он погладил меня по голове и вздохнул.
— Да, детка. И у тебя замечательно получается. Ты просто не дергайся и… а ну-ка… — Он приспустил мои панталончики поудобнее. — Так-то лучше. Все в порядке?
Я кивнула, надеясь, что в темноте он не видит слез, подступивших к моим глазам. Теперь у меня не осталось ни малейших сомнений в его намерениях.
— Ну вот, — сказал он. — Раз все в порядке, значит, тебе будет почти не больно.
Когда дошло до дела, меня затошнило от одной мысли об огромном грязном шишаке, запиханном в меня, и потому я вообразила взамен него обычный зонт (собственно, боль была такая, будто там и впрямь целый зонт), сложенный мужской шелковый зонт, какие я мастерила бы в лавке, если бы мы туда пошли и если бы она вообще существовала — а до меня наконец начало доходить, что никакой зонтичной лавки нет и никогда не было.
В течение недели я еще пять раз поработала девственницей, с пятью разными джентльменами, и к субботе у нас набралось достаточно денег на дорогу в Чортландию. Сперва Бриджет говорила, что Джо поплывет на одном корабле с нами. А ближе ко дню отбытия она сообщила, что он поехал вперед и мы с ним встретимся в Глазго. В ответ на все уточняющие «когда» и «где» мать не могла придумать ничего лучше «да какая тебе разница».
Кажется, тут-то я и начала подозревать, что история про их с Джо пылкое примирение в порту — неправда. Но я держала пасть закрытой и гнала прочь всякие мысли на этот счет — тогда я не сумела бы объяснить почему, но сейчас думаю, я просто не хотела рвать себе сердце.
После Дублина Глазго показался мне огромным, шумным и полным сумасшедших. В течение первой минуты после высадки с корабля я увидела взрослую тетку, стоявшую на карачках и лаявшую по-собачьи, мужчину, пиликавшего на скрипке из конского черепа, и мальчишку, который со всех сил крутил над головой макрель, покуда из нее не вылетели блестящие кишки, похожие на атласные ленты. Над запруженной народом пристанью простиралось страшное небо в зареве огня и клубах черного дыма, которые словно вырывались из самых врат ада, но в действительности исходили из литейных цехов за рекой. И думаете наш славный, по уши влюбленный Джо Димпси встречал нас на причале с распростертыми объятиями и лучезарной улыбкой? Черта с два.
Мать наняла комнату на Стоквелл-стрит рядом с канатной мастерской и первые несколько дней провела за розысками Джо. Она обегала все ипподромы, все кабаки, все игорные притоны и танцевальные залы, а когда поиски ничего не дали, поместила в «Геральд» объявление с обещанием денежного вознаграждения за любые сведения о местопребывании Джо Димпси. Но никаких известий не поступило.
Через неделю у нас закончились деньги, и мать отправила меня на заработки. Сама она переходит на неполную занятость, заявила она. Она годами пахала на износ, чтобы накормить и одеть меня. Раз я все равно уже не целка, теперь настала моя очередь ежедневно приносить домой денюжку, а она будет присоединяться ко мне только под настроение.
С того дня все мои мысли и чувства были словно заперты в моей груди, теснились там, не находя выхода и затрудняя мне дыхание. Но другой жизни я не знала, поэтому загоняла сомнения глубоко внутрь и делала что велят. Кроме того, я страшно боялась матери.
Со временем она научила меня разным изощренным приемам нашего ремесла (уверена, вы меня простите, если я не стану их описывать) и вскорости ухитрилась разместить заметки о нас обеих в каталоге под названием «Веселые дамы Глазго», имевшем подпольное хождение в городе. Я там была отрекомендована как «Розанчик, прелестная юная отрочица (полагаю, она имела в виду „отроковица“), которая, несмотря на свой нежный возраст, любит поиграть на беззвучной флейте и владеет инструментом мастерски». Себя же мать описала следующим образом: «Пышнотелая красавица Елена Троянская, чьим выдающимся достоинствам не найдется равных ни в этом мире, ни в том».
Вскоре мы стали такими же постоянными персонажами на городских улицах, как местные девушки — в любом случае большинство из них тоже перебрались сюда из Ирландии, а потому у нас нашлось много общего. Суббота и понедельник были прибыльными днями, поскольку по воскресеньям действовал сухой закон и народ в порядке компенсации напивался вусмерть накануне и на другой день. Но все девушки отчаянно соперничали за клиентов, и если ты не была сногсшибательной красоткой или не предлагала какие-нибудь «особые» услуги, заработать на жизнь было трудно. Тем более что моя мать пила как лошадь. В скором времени нас вышвырнули со Стоквелл-стрит за неуплату аренды, и в конечном счете мы оказались в подвальной комнатушке на Гэллоугейт. Жили там, слава богу, только мы двое, но в подвале зимой и летом стояла холодная сырость, и одежда покрывалась плесенью, стоило ее снять хоть на минуту. Единственный способ согреться, часто повторяла Бриджет, это дерябнуть еще рюмашку.
После переезда на Гэллоугейт моя мать, казалось, напрочь забыла про Джо Димпси. Она обзавелась новыми подружками и неминуемо стала связываться с разными мужиками. Для счастья Бриджет непременно нужен был сожитель, но не абы какой, а непременно одаренный тем или иным талантом, выделяющим его
