из толпы. Возьмем моего так называемого папашу Дылду Макпартленда. Бриджет любила похваляться его огромным хером и недюжинными танцевальными способностями. А Джо Димпси, безусловно, был чертовски хорош собой, но больше всего она любила докладывать всем и каждому про его великий природный ум и вероятность, пускай сколь угодно слабую, что однажды Джо возделает его и засеет семенами просвещения в университете. Она вечно задавалась честолюбивыми мечтами.
Первым любовником Бриджет в Глазго стал ночной портье из гостиницы «Тонтин». Велика невидаль, скажете вы и будете правы, но этот малый был итальянцем по имени Марко, и познакомилась она с ним в театре Парри. Ночной портье Марко лицом походил на больного верблюда. Он носил прозвище Макаронник, потому что в нашем квартале жили люди глупые и темные, отродясь не видавшие ни одного итальянца, кроме него. Марко был вруном каких поискать и рассказывал про себя каждый раз разное. Сейчас он родом из Рима, а через минуту уже из Вероны. Порой он заявлял, что находится в изгнании. Да черта лысого в изгнании! Если его и впрямь вышвырнули из страны, так по той единственной причине, что он там осточертел всем до коликов, лживый вороватый паскудник. Иногда, слегка подвыпив, Марко принимался заливать всем подряд, что он благородного происхождения — чем страшно потешал народ, особенно когда уточнял титул, со своим-то акцентом. «Я баран», — важно сообщал он, и мало кто оспаривал данное утверждение. Слава богу он быстро надоел моей матери. В конечном счете она выставила его прочь за то, что он допил последний глоток из ее бутылки, пока она спала. Она по-прежнему числила Марко в своих дружках-приятелях, но за глаза постоянно толковала о его недостатках и все вздыхала, мол, сердце за него болит, бедолагу можно только пожалеть — нехитрый прием, позволявший Бриджет чувствовать свое превосходство над окружающими.
Потом она сменила еще несколько сожителей, ничем не лучше Марко. Вообще те дни помнятся мне как в тумане, поскольку вскоре я по примеру матери завела обычай выпивать для поднятия настроения. На первых порах выходить из дому трезвой мне просто не имело смысла: в таких случаях я не зарабатывала и полпенни, потому что не решалась заговорить ни с одним мужчиной. Конечно, с течением месяцев я постепенно избавлялась от застенчивости и в конце концов стала такой же бойкой, как любая другая уличная девица, но к тому времени я уже крепко привыкла пропускать глоточек с утра и при каждой возможности в ходе дня.
Так прошло три или четыре года. Не могу сказать, что я была счастливой или несчастной. Я почти ничего не чувствовала. Думаю, в глубине души я понимала, что занимаюсь непотребным делом. Один джентльмен дал мне два шиллинга за то, чтобы я просто рассказала о своей жизни. Он был англичанином, членом какого-то Общества и изо всех сил старался объяснить, почему я сама виновата в своем прискорбном положении. Мне было нечего ему ответить. Меня страшно поразило, что он обращался ко мне «сударыня», меня никто так раньше не называл. За дополнительный шиллинг учтивый джентльмен попросил показать мое жилище и я подумала, ага, ну наконец-то, он уже на пороге начнет тереться об меня своим набалдашником. Но он только окинул взглядом нашу комнату и тотчас ушел прочь, и единственное, что он мне втер, это религиозную брошюру, подаренную на прощанье. Тогда я еще не знала грамоте и не могла прочитать, что там написано, вдобавок мать, воротившись домой, мигом пустила брошюру на растопку. По правде говоря, сама Бриджет немного умела читать и писать, потому что в детстве пару лет проучилась в школе, но она не передала мне своих знаний. Она научила меня лишь одному: как доставить удовольствие мужчине.
Примерно тогда у меня начались ночные кошмары. Вместо двух-трех глотков спиртного в день я пила много. Не знаю, сколько именно, но много. Просто хотела забыть, что я делала. Ужасные вещи, которые я делала. Ужасные вещи, которые мать заставляла меня делать, чтобы «джентльмены не скучали».
Благодарение Господу, мой мистер Леви спас меня. Бедный мистер Леви! Отошедший в Царство Божие или куда там отходят евреи. Я страшно убивалась, когда он умер. И боялась возвращаться к матери. Я хорошо помню утро, когда меня вышвырнули из дома на Краун-Гарденс и я притащилась обратно на Гэллоугейт. В поисках Бриджет я обошла весь рынок и заглянула в наше жилище, но в конечном счете нашла ее в заведении Добби, уже с залитыми зенками. Ночной портье Марсо сидел подле нее, уронив башку на стол.
— Господи Исусе! — заорала мать, завидев меня, когда я принялась проталкиваться к ней сквозь толпу. — Да чем тебя кормит твой старый хрыч? У тебя рожу разнесло — аж жуть!
Она загоготала, запрокинув голову. Ну вот, я еще и минуты не пробыла дома, а меня уже все здесь бесило. Я молчала, не зная с чего начать. Марко поднял на меня мутный взгляд.
— Я чертов изгнанник, если хочешь знать! — сообщил он. — Ты недостойна лизать мои башмаки. — И снова брякнулся башкой на стол.
Моя мать махала рукой кому-то позади меня, у барной стойки.
— Эгей! — крикнула она. — Поди сюда, посмотри, кто к нам пришел!
Я обернулась и чуть в обморок не грохнулась от удивления. Там у стены стоял не кто иной, как наш славный Джо Димпси собственной персоной, поглощенный разговором с каким-то мужиком (и, ясное дело, не обращавший внимания на Бриджет). Он осунулся и отпустил усы, но не узнать его было невозможно.
— ДЖО, черт побери! — завопила моя мать.
На сей раз он оглянулся, слегка пошатнувшись. Бриджет ткнула на меня пальцем. Джо осклабился и приветственно прикоснулся к шляпе (тоже новой, как и усы), а потом отвернулся и продолжил разговор.
— Это Джо, — радостно доложила мать.
— Вижу, — сказала я.
— Он скоро поступит в университет, выучится на врача. Он вполне может сделать это и здесь. Все там остались от него в восторге. Задали Джо чертову гибель вопросов. Сказали, что впервые в жизни видят такой блестящий ум. Он начнет на следующей неделе, как только купит учебники. Ничто его не остановит. Он сущий тигр.
Джо в тот момент покачивался из стороны в сторону, уже в полубессознательном состоянии, и не шибко смахивал на тигра. Я снова повернулась к матери.
— Ну так чему мы обязаны удовольствию видеть тебя? — спросила она. И только тут наконец заметила узелок у меня в руке. — Что у тебя там?
— Ничего, — говорю. — Просто одежда.
Я села и сбросила с плеч плащ. Мои мысли скакали с одного на другое. Я видела, что здесь ничего не изменилось и никогда не изменится. О чем я вообще думала? Мне не следовало и близко подходить к Бриджет.
— Это тебе, — говорю. — Мистер Леви для меня покупал, но…
— Как поживает старый ублюдок?
— Хорошо. Лучше всех.
— Он человек слова, — сказала мать, поднимая стакан. — Надо отдать ему должное.
Я кивнула.
— Так вот, эти платья стали мне тесноваты, и я решила отдать их тебе.
— Неужели? Очень мило с твоей стороны.
Выражение лица у нее нисколько не изменилось, но я поняла, что моя непривычная щедрость показалась ей подозрительной, ведь раньше я всегда прятала от нее свои немногочисленные пожитки.
Я рассмеялась.
— Ладно, не раскатывай губу. Стану я дарить тебе свои платья! Нет, я собираюсь их продать. Можно я оставлю узелок у тебя в комнате, покуда выпиваю здесь?
Мать пожала плечами.
— Да бога ради. — Потом хлопнула ладонью по столу. — А можешь просто сунуть под стол.
Я взглянула на Марко.
— Чтобы мои вещички умыкнули? — Я потрясла головой. — Или чтобы я их забыла здесь? Скажу прямо, у меня сегодня выходной, и я намерена напиться в стельку.
— Ай, молодец! — говорит мать. — Рада видеть тебя в боевом настроении в кои-то веки.
— Просто вусмерть, — говорю.
— Ура! — восклицает мать.
— До чертиков! До поросячьего визга!
