Все здесь — библиотека, комната, сама хозяйка — впечатляет без лишней претенциозности.
Теперь настало время уделить внимание ее музыкальной коллекции. Компакт-диски выглядят более эклектично, чем книги: Палестрина [45] и «Кемикал Бразерс», Рави Шанкар и Джанго Рейнхардт со своей сладкозвучной гитарой. Первый импульс Клайва — поставить Рави, чтобы продемонстрировать свое знание этнической культуры, но он вовремя одергивает себя: «Не веди себя по-идиотски». Тогда он перебирает еще несколько дисков, и его пальцы останавливаются на «Болеро» Равеля. Звучат первые аккорды, из ванной показывается голова Амриты с мокрыми тяжелыми локонами цвета воронова крыла, и девушка одобрительно восклицает:
— Здорово!
«Вот те на».
Когда Амрита появляется вновь, на ней шелковый темно-красный халат, а распущенные волосы вьются по плечам. Она присаживается возле Клайва и принимает от него бокал вина. Они некоторое время беседуют о книгах, дисках, родителях, братьях и сестрах, об ушедших в небытие домашних питомцах. Попутно заходит речь о хирургии, остеопорозе, что неизменно ведет за собой рассуждения о сыре, воспоминания о Франции и отдыхе у моря, о песке, раскопках и Дарвине.
Наконец в разговоре наступает некоторое затишье, и Амрита спрашивает:
— Я только одного не пойму, мой герой. Как у тебя в машине оказался водяной пистолет?
Клайв озадачен.
— Я всегда вожу с собой водяной пистолет, — говорит он. — Иногда играю с ним.
Индианка задумчиво кивает.
— Хорошо, — говорит она. — Зрелость не проявляется внешне, она в характере. Можно играть в игрушки, катать поезда — даже мой старший брат по-прежнему ребенок в том, что касается игр. Но это вовсе не значит, что в более серьезных вещах он не ведет себя как взрослый. А ведь игрушки, — размышляет Амрита, — были первыми артефактами человечества.
Тут она улыбается, ставит на ковер пустой бокал, встает и уходит в спальню. Несколько мгновений спустя Амрита появляется в дверях, сжимая в руке какой-то предмет.
Клайв устремляет на ее руку взгляд и радостно восклицает:
— И у тебя водяной пистолет?!
Амрита закатывает глаза к потолку, терпеливо улыбаясь.
— А что же тогда? — недоумевает наш незадачливый влюбленный.
— Это — одна из моих игрушек, — говорит девушка его мечты и, протянув руку — такую стройную! такую смуглую! такую красивую! — манит его пальчиком.
«Вот те на!» — думает Клайв.
Наутро Клайв отправляется домой, исполненный решимости попросить Эмму собрать вещи и уйти. А если она вздумает сопротивляться, он припугнет ее водяным пистолетом. Но, как выяснилось, все мы сильно недооценивали Эмму. В особенности я.
— Я вошел в квартиру и окликнул ее по имени, — рассказывает нам Клайв. (Сцена: кухня, кофе, Клайв, Кэт и я.) — Она отозвалась из спальни, и я еще удивился, как странно прозвучал ее голос — будто сдавленно. На миг в голове блеснула безумная мысль: она в постели с мужчиной, и у меня появляется прекрасный предлог ее выпроводить. А с другой стороны, если бы я вдруг застал Эмму за столь непредсказуемым и нехарактерным для нее поступком… — рассказчик грустно усмехается причудам влюбленного сердца, — я бы, наверное, передумал с ней расставаться.
Как бы там ни было, моя подруженька была вовсе не в постели, а сидела на полу, склонившись над чемоданом, и упаковывала вещи. А когда она подняла на меня глаза, я увидел, что Эмма, бессердечная невозмутимая Эмма, плачет. Впервые за многие недели я снова ощутил, как сильно люблю ее, совсем как раньше. Неужели мы начинаем ценить своих женщин, лишь когда они страдают?
Я молчу. Кэт тянется к Клайву и пожимает ему руку.
— Некоторые — да, — говорит она. — Но ты не такой, Клайв Спунер, не такой.
— В общем, потом Эмма снова отвернулась и стала дальше собираться. Подошла к комоду, начала вытаскивать из него белье: трусики, колготки. А я стоял рядом и не мог вымолвить ни слова. Тогда она сама заговорила, не глядя на меня и перебирая вещи: «Я ухожу, Клайв. Прости, но наши отношения зашли в тупик. Да ты и сам все прекрасно понимаешь, хотя слишком слаб, чтобы принять какое-нибудь решение. Что поделать, ты ведь просто мальчишка, тебе тяжело жить в мире взрослых». Не преминула-таки уколоть, языкастая стерва. Сквозь слезы, а все равно жалит. Но тогда я совсем не обиделся. Мне показалось, что она права. Наконец я собрался с силами и спросил ее, почему она решила уйти именно сегодня. И Эмма объяснила. Все оказалось предельно просто: по закону подлости как раз утром с работы позвонил один приятель и попросил меня к телефону, чтобы уточнить что-то насчет вчерашнего. Эмма удивилась и спросила, не видел ли он меня вечером на работе. Он, разумеется, врать не стал. Я, конечно, принялся убеждать ее, что это недоразумение, что я не был ни с какой женщиной, что мы просто хорошие друзья… «Так все-таки кто-то есть?» — Клайв поморщился. — В общем, разгромила меня по всем фронтам. Она хоть и была в слезах, но ситуацию контролировала превосходно. А я как дурак стоял и не знал, что мне теперь делать, — совсем растерялся! А в голове все крутилась мысль — я продул всухую и теперь уже никогда не отыграюсь. Если Эмма что-нибудь решила, она ни за что не отступится.
— Ушла? — спрашиваю я.
— Ушла, — говорит Клайв. — Упаковала чемодан, сказала, что за остальными вещами зайдет на днях, и сбежала по ступенькам. Я мчался за ней по пятам и не мог придумать, что же сказать. У двери она повернулась напоследок, взглянула на меня в упор и проговорила: «Я по-прежнему к тебе неравнодушна, Клайв. Но ты меня больше не любишь. Поэтому и ухожу». Об этом труднее всего вспоминать. Я не в силах был вымолвить ни слова. А потом она просто ушла.
Признаюсь, наверное, я ошибся, плохо думая об Эмме. Пусть она хитрая и недружелюбная, пусть. Зато в душе добрее и сильнее любого из нас.
Клайв совсем сник, но до слез пока не опускается. Кэт заваривает ему чашечку кофе. Я предлагаю другу мармеладку, и он, как обычно, посылает меня ко всем чертям. Впрочем, потрясение он как-нибудь переживет и скоро оправится. Я даже не сомневаюсь.
Глава 27
Два дня спустя Бет зовет меня к Лесбо-Ливви почитать весточку от Майлза. Пишет он долго и путано, намекает на какую-то неудавшуюся попытку самоубийства, и я совсем ничего не могу понять. К письму приложен маленький мятый клочок бумаги со словами: «Не потеряй».
Дорогая Бет.
Прошу простить меня за то, что я тебе сделал, хотя извинениями горю не поможешь. Я подал заявление на перевод в нью-йоркский филиал, буду там недели через две и постараюсь продержаться как можно дольше.
А потом он резко сворачивает на другую тему и начинает описывать свежий весенний ветер с моря и одинокие белые барашки на волнах далеко-далеко от берега. В высоком голубом небе плывут пушистые белые облака, ветер колышет сухостой, на верхушках утесов уже проглядывает молоденькая дикая капуста. Ветер такой сильный, что сшибает с ног, с воем ударяясь о гладкие стены утеса и колыша пучки армерии. И еще буревестники ради забавы цепляют крылом морскую волну.
Майлз остановил машину на краю утеса — поразмыслить о жизни и смерти, как он пишет, — когда повстречался с парнем по имени Грег. Тот, обливаясь потом, топал по холму в сторону мыса. Квадратные очки в стальной оправе постоянно съезжали с его блестящего курносого носа, и он то и дело подталкивал их наверх сжатым кулаком, отчаянно щурясь на солнце. У него были жесткие рыжие волосы и нечесаная борода более темного оттенка. Во всей наружности незнакомца проглядывала какая-то эксцентричность,
