какая-то кустарщина. Он нес огромный рюкзак, а ниже мешковатых бежевых шорт белели мускулистые волосатые икры. Человек этот то и дело принимался бормотать себе под нос, а временами громко фыркал, останавливался и долго наблюдал за чайками, будто никогда не видел ничего более занимательного.
— Зачем он тебе все это рассказывает? — спрашиваю я, отрываясь от письма. — Очень мило, конечно, только не возьму в толк, к чему он клонит?
— Читай-читай, — говорит Бет. — Скоро все поймешь.
Дойдя до вершины обрыва, Грег долго смотрел на меня, а потом подошел к автомобилю и устроил мне выговор. Знаю ли я, сколько птичьих гнезд я уничтожил, пока доехал сюда, как много раздавил птенцов жаворонка? У него запотели очки, а он все продолжал и продолжал отчаянно тараторить, без устали работая языком: птицы, каменка-попутчик, вдовушки, богатейшая хрупкая экосистема, биологическое разнообразие прибрежных меловых скал и холмистых пастбищ размолочено всмятку моими бесчувственными шинами… Он все говорил и говорил, откидывая лезвие огромного перочинного ножа.
Мотор я не выключал — просто сидел в машине с работающим двигателем и бездумно глядел в море. Этот нечаянный свидетель решил, что я обычный прыгун, каких навалом. Очередной убитый жизнью лондонец, прикативший сюда, чтобы сигануть с утеса.
— Дела-то какие, — говорю я Бет. — У нас в руках почти прощальная записка.
Видок у меня был еще тот: мятый фрак и бабочка на боку; небрит, угнетен. Грег сделал знак рукой, чтобы я опустил стекло, и говорит: «Глуши движок, приятель. Некоторые люди ходят сюда воздухом подышать». Я выключил мотор. И хотя, по-моему, он заметил, что я нахожусь на грани, все равно оставил меня и пошел себе дальше. Пять часов спустя, когда стало темнеть, он вернулся и увидел, что я на прежнем месте. Тогда мой новый знакомец оперся рукой на крышу машины и стал глядеть на море. «Хороший выдался денек, — сказал он. — И небо ясное. Иногда отсюда видно Францию». Потом добавил: «Собрал немного морской капусты. Пробовал когда-нибудь ?»
Странный человек — сводил меня в пивнушку. Взялся за ручку, никого не спрашивая, открыл дверь и сказал: «Давай вываливайся». Я мельком взглянул на него, потому что мне было уже все равно, что со мной будет, и передвинулся на пассажирское сиденье. В пивной он купил две пинты пива и сам сунул мне в руки кружку. Потом купил и ужин. Только еда в меня не лезла, так что он сам все съел: пастуший пирог, картофель, морковь, горошек и порцию полукопченой трески с жареным картофелем и горошком. Потом выпили еще. Он все покупал и покупал. А после предложил завалиться к нему.
— Неужели сейчас выяснится, что наш Майлз был скрытым гомиком? — говорю я.
Бет улыбается и не отвечает.
Его жилищем оказалась спартанская избушка прямо через дорогу. В кухне стоял какой-то неприятный мясной запах, на деревянном столе с множеством зарубок алела полоска свежей крови. И хотя Грег объяснил, что днем потрошил кроликов, лично я никаких кроликов не заметил. В гостиной было почти пусто: продавленный диван, гитара, заляпанный золой очаг. «Располагайся, — предложил хозяин. — А я пока за одеялом схожу». Я слышал, как он возится снаружи, зачем-то в эту пору начав рубить дрова, но мне было уже все равно, и я скоро забылся глубоким сном.
Утром я ушел, когда Грег еще спал. Выехал на «мерсе» на дорогу и свернул налево, туда, где шоссе уходит на север от Лондона. Через пару миль пришлось остановиться на заправке. Я стал искать что-то в кармане куртки и обнаружил плитку шоколада с запиской. В записке говорилось «Не потеряй» — только и всего. Я долго смотрел на нее и не мог ничего понять, потом сложил и сунул обратно в карман. А позже, сегодня, я написал это письмо и вложил совет Грега для тебя.
Потому что не всегда незнакомцы с большими ножами в карманах — маньяки-убийцы. Иногда первые встречные, которые приглашают одинокого затравленного человека к себе домой, напиваются с ним, а потом, когда гость заснул на диване, уходят за топором, тоже бывают хорошими. Случается, люди бывают добры и внимательны друг к другу даже в наше время. В наше дикое время.
С любовью, Майлз.
— Ты понял? — спрашивает Бет.
Я гляжу на письмо, на каракули в короткой записке, на нее.
— Вроде бы, — осторожно отвечаю.
— А я — да, — говорит она. — Я все поняла.
Глава 28
Итак, шесть утра, мы трясемся в микроавтобусе по шоссе M1, направляясь в Шотландию, в родовой замок Крэйгмуров. Мы — это Кэт (она сидит за рулем), Гастон (в коробке; Кэт отказалась оставить его одного), Клайв, Амрита, я, старший брат Клайва, Гектор, и его приятель Эдвард. (Да, Гектор — голубой, и лорд Крэйгмур об этом даже не догадывается, но пока мы не будем вдаваться в подробности.) Майлз и Бет уехали днем раньше на своем «мерсе», чтобы заночевать в Йорке у каких-то знакомых.
Гектор довольно долго развлекает нас байками в таком духе: «Знаете ли, она была любовницей Дафа Купера, страшнейшего развратника эдвардианской эпохи, но они все равно представляли собой довольно кошмарную пару. Нэнси Митфорд писала ужаснейшие письма о них Эвелин, а ее муж был каким-то богатейшим греческим купцом. Вы не поверите, но у него на яхте в баре стояли табуреты, обитые кожей с пенисов кашалотов…». Но в конце концов где-то в районе Уорксопа даже неутомимый Гектор начал сникать. Так что пришлось назначить его рулевым. Сами же мы пристроились в салоне и по-детски дремали, опустив головы на плечо соседа.
Большинство из нас уже были в замке Клайва. Это невероятно мрачное место, даже по шотландским меркам. Кровати сделаны из гранита, полотенца из наждака. На завтрак — недожаренная хряковина. На обед — овсянка и отварные стебли папоротника-орляка. Вместо газет — глиняные дощечки. Пижамы, должно быть, сшиты из твида, а центральное отопление запрещено (от него становятся гомосексуалистами). Обувь должна быть начищена до блеска при любых обстоятельствах.
Надеюсь, вам не кажется, будто я шучу.
А с другой стороны, так бывает только в Шотландии: утром выходишь на парадное крыльцо, и глазу открывается столь невероятный вид, что дух захватывает от восторга: зеленые лужайки, серебристая бухта, пегие горы на другом берегу…
И тишина.
Прибыли мы уже за полночь. Нигде не видно угрюмого лорда Крэйгмура. Клайв пожимает плечами и потчует нас чаем с виски на кухне, мы собираемся тесным кружком около плиты. Скоро начинаем оттаивать и оживленно болтать. Несколько минут спустя дверь на кухню со скрипом отворяется, и в проеме возникает Бет в шерстяном халате, заспанная и лохматая. Я тут же вскакиваю и мчусь ей навстречу, как вдруг на полпути до меня доходит, что подобная радость при виде нее может показаться несколько чрезмерной. Так что я моментально делаю вид, будто никуда не спешил, подхожу к Бет и неуклюже спрашиваю:
— Привет. Э-э… Майлз еще спит?
Она кивает и чуть заметно подставляет щечку для поцелуя. Я ее чмокаю, и мы подходим к столу. Как я ни стараюсь избежать взгляда своего старинного дружка Клайва, он все равно умудряется заглянуть мне в глаза и, лукаво улыбаясь, склоняется над бокалом виски. И тут я замечаю, что на меня пристально смотрит Амрита. Интересно, а что известно ей?
Допиваем, ополаскиваем кружки, стаканы — и бегом распаковывать чемоданы. Всю подходящую одежду напяливаем на себя, пренебрегая опасностью почить от удушения, и расходимся по комнатам. Причем, поднимаясь наверх, нельзя ни в коем случае касаться перил, иначе пальцы примерзнут. Высоко над лестничной площадкой, постукивая зубами от холода, висит оленья голова с огромными рогами.
