И Василий казался мне теперь не удэгейцем, а индейцем, чудесным образом оказавшимся на Анюе. Бронзовый цвет лица, слегка раскосые глаза и довольно правильные черты его лица еще более подчеркивали эту схожесть.
Василий уже знал, что мы от него хотим, знал, сколько у нас людей и какой груз. Без лишних слов он согласился примкнуть к нашему отряду и сказал, что нужно будет плыть на двух батах, о которых он позаботится. Если оморочка — долбленая лодка на одного человека, то бат (или, как его еще называют, ульмагда) — многоместная лодка, также долбленная из единого ствола, но значительно более крупная — длиной до 10—12 метров. Бат шире и устойчивее оморочки, кроме того, отличается от нее по своей конструкции. У бата корма обрезана под прямым углом, почти так же обработан и его нос, но здесь от нижней части лодки вперед отходит слегка изогнутый лопатообразный выступ — этакий своеобразный форштевень. В гениальности этого, на первый взгляд примитивного приспособления, пришедшего в сегодняшний день от далеких предков удэгейцев, убеждаешься, проплыв на бату хотя бы несколько дней. Лопатообразный выступ носовой части как бы приподнимает всю лодку над волной и мелкими препятствиями, уменьшая таким образом сопротивление встречному потоку. В то же время он гасит волнение и увеличивает устойчивость суденышка, так как через тыловую часть лопаты-форштевня, соединяющуюся непосредственно с днищем, вода легко перекатывается.
Вскоре Василий Килиндюга подогнал к берегу свой новый большой бат, вслед за которым пристал и второй, значительно меньше первого и, судя по жестяным заплаткам на бортах, уже видавший виды. В нем сидели два человека. Когда они выбрались из лодки, Василий обратился ко мне:
— Вот вся наша команда, начальник. Бого и Ладика, — и, как бы извиняясь, добавил: — Других во всей Бире не нашлось.
Бого был пожилым удэгейцем небольшого роста, а Ладика казалась совсем миниатюрной. Одетая в длинный халат, перехваченный ремешком, повязанная белым платочком, она смущенно выглядывала из-за плеча мужа. Оба держали во рту трубки и доверчиво улыбались.
Не скажу, что внешний вид новых батчиков вселил в меня уверенность в благополучном исходе нашего нелегкого путешествия...
На следующий день был назначен отъезд. С утра меня удивил своей активностью А. В. Скляренко. Он несколько лет работал хозяйственником в больших геологических партиях, исследовавших Восточную Сибирь. Непосредственно в маршрут ему пришлось отправиться впервые, да еще в составе такой небольшой группы, когда каждый, невзирая на должность, обязан был выполнять любую, подчас и не очень приятную работу. Все это пришлось ему не по душе. Будучи значительно старше нас, он ко всем обращался по имени. Меня же, очевидно, чтобы соблюсти субординацию, величал по отчеству — «Василич». В то утро Скляренко был неузнаваем. Его плотная коренастая фигура мелькала то здесь, то там. Не ограничиваясь, как это было раньше, руководящими указаниями, он сам таскал баулы, тюки и прочий скарб на берег, не подпуская меня к ним ни на шаг:
— Василич! Вам и в доме дела хватит. Карты просмотреть, маршрут продумать!
Когда я спустился к реке, то не мог не рассмеяться, поняв причину такой активности своего прораба. Он уже восседал в новом и надежном бате Василия, заботливо поправляя брезент, покрывающий груз. Завидев меня, он начал сбивчиво пояснять:
— Василич, мы тут решили, что у Василия бат большой, тяжелый. Ему без помощников не справиться. Вот мы с Сережей и будем у него в подмастерьях.
Таким образом, вопрос о распределении людей по лодкам решился без моего участия. Хоть это и был непорядок, но начинать с приказов не хотелось. Кроме того, чувствовалось, что ветхий бат Бого и Ладики, да и сами хозяева лодки, не вызывали у А. В. Скляренко доверия, вряд ли можно было заставить его пересесть в эту старенькую посудину.
Не став пререкаться, я подал сигнал к отплытию. Мне показалось, что наблюдавший в сторонке за этой сценой Василий Килиндюга понимающе усмехнулся... Позднее я убедился, сколько такта и природного благородства было в этом достойном представителе лесных людей, ставшем потом моим хорошим другом.
Итак, впереди более пятисот километров пути по Анюю (считая в оба конца) и три месяца работы в глухих, совершенно ненаселенных местах.
Погода нам благоприятствовала. Лодки, подталкиваемые шестами, быстро двигались вперед вдоль прибрежного мелководья. Временами, когда отмели, следуя за излучинами долины, перемещались к противоположному берегу, шесты укладывались на дно лодок, и мы, взявшись за короткие лопатки-весла, пересекали реку на гребях. И опять шли вдоль берега, налегая на шесты.
Постепенно количество таких пересечений увеличивалось. Но мы даже были рады этому: можно было присесть, изменить положение тела, размяться за греблей. Не радовали эти переправы только Джека. Бедный пес, усердно бежавший вдоль берега, каждый раз бросался в воду, стараясь не отстать от нас. Течение сносило его далеко вниз, и он, выбравшись на сушу, со всех ног пускался вдогонку за удалявшимися лодками. Но стоило ему догнать нас, как появлялась новая излучина реки, мы опять отправлялись на другой берег, а Джеку снова предстояло купание. Глядя на его мучения, даже молчаливый Бого не выдержал и, вынув трубку изо рта, произнес:
— Совсем, однако, дурной собака!
При этом он взглянул на другой берег реки, где бурым комочком в кустах мелькала Кули — небольшая, но широкогрудая собачонка, которую Бого взял с собой. В отличие от Джека, Кули почти все время бежала вдоль одного берега, аккуратно выбирая себе дорогу. Когда нам особенно часто приходилось маневрировать, неоднократно пересекая Анюй, Кули забегала вперед и где-нибудь на мысу, с которого хорошо просматривалась река, поджидала нас. Видно было, что подобные прогулки ей не впервой. У Джека такой сноровки не было, он приобретал опыт таежных странствий дорогой ценой. Когда мы остановились на ночевку, Джек приплелся к лагерю только через несколько часов и бессильно рухнул около палатки. Лапы его, ободранные об острые камни, кровоточили, живот подвело, и вообще он являл собою жалкое зрелище. Уж не знаю, о чем он ночью думал, но на следующий день, видимо, поборов свою собачью спесь, стал ориентироваться на Кули, а не на курс наших батов. А может быть, и Кули ему «объяснила», что с Анюя на лодках нам свернуть некуда, так что проще бежать по одному берегу. Так или иначе, от Кули Джек перенял много премудростей и к концу полевого сезона стал отличным таежником, разбиравшимся и в следах зверей, и умеющим припрятывать пищу «на черный день».
А наши испытания на воде были еще впереди. Характер долины и скорость течения Анюя выше, впадения в него реки Тормасу резко изменились. Здесь Анюй пересекает линию Центрального Сихотэ- Алинского разлома. Вдоль этого структурного шва, строго по одной линии северо-восточного простирания, приспособившись к зоне дробления горных пород, расположились долина реки Тормасу и южнее ее — долина реки Хор. Эта линия ограничивает энергично поднимающийся блок Сихотэ-Алиня. Стремясь восстановить нарушенное равновесие, противоборствуя вздыманию земной коры, реки начинают здесь неистово вгрызаться в свое каменное ложе, пропиливая глубокие, ущелистые долины.
Оставшийся позади путь теперь казался приятным развлечением. Чтобы продвигаться вперед, навстречу шумящему и пенящемуся бесчисленными перекатами потоку, всем пришлось взяться за шесты. Мне и раньше доводилось немного ходить на шестах — на «осиновках» на Урале, на батах — в бассейне Бикина. Но то были либо отдельные переправы, либо непродолжительные маршруты, причем на реках, скорость течения которых значительно меньше. Здесь же мы буквально проталкивали лодку метр за метром. Быстро заносишь шест вперед, упираешься им в дно и, наваливаясь всей тяжестью тела на вибрирующее
