древко, выжимаешь бат на размах плеча. И так без перерыва час-другой. Сквозь хрустально-вспененную воду отлично просматриваются устилающие русло гальки. Если глядеть не отрываясь в воду, начинает кружиться голова. Мелькающие струи и сливающийся в их трепетании в неровные полосы галечниковый панцирь дна создают иллюзию бешеной скорости. Но стоит бросить взор на неподвижные прибрежные кусты, чтобы убедиться, как ничтожно мала реальная скорость нашего передвижения. Начинает ломить предплечья, ноет спина, горят натертые до волдырей мозоли, пот заливает глаза. Но нужно двигаться вперед. А Бого и Ладика, эти два невзрачных на первый взгляд батчика, работают как заводные, перебрасываются иногда удэгейскими словечками, улыбаются чему-то, и ни тени усталости на их лицах.
Василий, идущий на своем большом бате «о трех шестах» впереди нас, иногда позволяет догнать себя и, критически понаблюдав за моей работой, кричит: «Давай, нажимай, начальник!» И опять уходит вперед. На привале он терпеливо объясняет, как надо правильно держать шест, как дышать, чтоб силы зря не тратить. Все это делается дружелюбно, без какого-либо чувства превосходства.
Мало-помалу мы начинаем втягиваться в повседневный труд батчиков. Усталость перед ночевкой уже не валит с ног. Остается время и для бесед у костра.
Василий за свою жизнь успел многое повидать, бывал и в городе, и в больших поселках, занимался разными делами, но все же вернулся в родную Биру, поняв, что его призвание — промысловая охота. По- русски он говорил правильно, с удовольствием отвечал на вопросы, но первым обычно не заводил разговор. Позже, почувствовав мои искренний интерес ко всем сторонам удэгейского быта, он и сам частенько рассказывал о событиях из охотничьей жизни, о разных интересных случаях и преданиях, передававшихся из поколения в поколение. Бого и Ладика обычно внимательно слушали его повествования и лишь иногда что-нибудь добавляли по-удэгейски. Все рассказы его были предельно просты и бесхитростны, но в них заключалась прелесть полного единения человека с природой. Они были так же естественны, как деревья, река, небо над головой.
Особенно запомнился мне рассказ Василия об одной неудачной зимней охоте. Он отправился без напарников на лыжах промышлять в районе реки Тормасу. Поставив на ночь палатку, зажег свечу и начал дозаряжать патроны. Неожиданный порыв ветра опрокинул свечку на банку о порохом, который мгновенно вспыхнул перед самым лицом охотника и ослепил его. Василий дождался утра и окончательно убедился, что ничего не видит. На ощупь собрав поклажу и нацепив лыжи, он двинулся к дому. Более сорока километров прошел он, прежде чем добрался до селения. Неожиданно ослепший человек, затерянный где-то в горно- таежной глухомани, не растерялся и в одиночку спокойно преодолел путь, который и для зрячего был бы нелегок, Василий настолько хорошо знал тайгу, что отчетливо представлял, где в каждый момент своего слепого маршрута он находился. Время и помощь врачей сделали свое дело — его зрение полностью восстановилось. И снова он на охотничьей тропе...
Я неоднократно убеждался в его охотничьем мастерстве и таланте следопыта. Но вместе с тем он очень бережно относился к животному населению тайги. Из двух лосей, отданных нам по лицензии на отстрел, Василий добыл только одного. И причина заключалась не в том, что он не мог добыть и другого. Просто один раз попалась лосиха с теленком, и он не стал стрелять, а в другой — уже подняв карабин, опять воздержался от выстрела.
— Зачем нам много мяса, продуктов и так хватает, да еще и рыбы много, — аргументировал он свой поступок.
Меня всегда занимал вопрос, каким образом народности, не имевшие письменности, несли через века и сохранили информацию о своей прошлой истории. Конечно, это должны быть изустные предания. Но ведь они, трансформируясь от поколения к поколению, могли очень сильно измениться. Насколько точно повествуют они о «делах давно минувших дней»? Один случай убедил в высокой степени сохранения смысловой достоверности такого рода передач. Как-то, беседуя о прошлом удэгейского народа, Бого сказал, что очень-очень давно удэгейцы жили не только на севере, но и на юге Сихотэ-Алиня; особенно много их было вдоль побережья моря. И тут Бого почти процитировал записанное еще в 1908 году В. К. Арсеньевым высказывание старых удэге, которые утверждали: раньше их было так много, что лебеди, летевшие от реки Коппи до залива Ольги, становились черными, от дыма, поднимавшегося из великого множества удэгейских юрт. И еще узнал я, что давным-давно большая война была на Сихотэ-Алине, и принесла она несчастье и горе всему народу.
Невольно вспомнился рассказ Василия, когда мы проплывали мимо скал Надгэ. Каменные останцы причудливых очертаний венчали здесь отвесные обрывы левого берега Анюя. В некоторых ракурсах эти останцы напоминали животных, а один из них весьма походил на печально склонившуюся фигуру женщины.
— Это и есть Надгэ, — сказал Василий и поведал мне романтическую повесть. В очень давние времена жила на Анюе Надгэ со своим мужем. Он был сильным и удачливым охотником, и в их юрте всегда было много мяса. Они любили друг друга. Но однажды началась большая война, и ее муж ушел на юг защищать свой край. Прошла зима, лето, и еще зима и лето, а он все не возвращался. Тогда Надгэ поднялась на высокий обрывистый берег Анюя и стала смотреть в ту сторону, откуда должен был вернуться ее муж. Она ждала его. И так долго ждала, что превратилась в камень. Вот с тех пор и стали называть ее именем эти скалистые обрывы.
Не правда ли, какая трогательная и красивая повесть! Эта преданная удэгейская женщина чем-то напомнила мне Ярославну на крепостной стене, ожидавшую возвращения мужа из ратного похода.
Мы миновали крупные правые притоки Анюя — Гобилли и Дымни, по которым в 1908 и 1927 годах В. К. Арсеньев сворачивал с Анюя, пересекая водораздел Сихотэ-Алиня. Начинался наиболее трудный участок маршрута. В верхнем течении русло Анюя имеет такой уклон, что падение его хорошо видно на глаз. Порожистые участки я широкие перекаты то и дело поднимались перед нами. В изобилии, загромождая реку, встречались огромные валуны и каменные глыбы. Иногда приходилось вылезать из батов и, приладив веревки, тащить их на манер бурлаков, Зато приглубые участки плесов с относительно слабым течением были приятной наградой за штурм перекатов. Здесь и рыбы было куда больше, чем на быстрине. В те годы она в Анюе водилась в изобилии. Чаще всего встречались ленки, таймени, а осенью заходила и красная нерестовая рыба. Уха, жареная и печеная рыба почти каждый день украшали наше меню. Попробовали мы и талу — сырое рыбное филе, мелко изрубленное ножом и сдобренное солью.
Удэгейцы не только отменные охотники, но и отличные рыбаки, хотя совершенно не признают удочек. Основное орудие лова — острога на длинном древке. Уложенная вдоль борта бата, она всегда под рукой. Вот тенью мелькнула недалеко от лодки какая-то рыбина. Мгновенный бросок остроги — и большой ленок килограмма на два-три уже бьется в руках удачливого рыболова. С крупными тайменями, вес которых измерялся уже десятками килограммов, поступали иначе. Пытаться вытащить такую добычу из воды сразу — дело безнадежное. Поэтому, вонзив в тайменя острогу, Бого или Василий выпускали ее из рук и ждали, пока могучая рыбина не выдохнется, и лишь тогда втаскивали ее в лодку. Сколько мы ни пытались овладеть искусством обращения с острогой — ничего из этого не вышло. Неумелое плюханье ее в воду вызывало только искреннее веселье удэгейцев. Зато наши спиннинги небездействовали.
С подобным способом лова они столкнулись первый раз и с интересом, смешанным с изрядной долей сарказма, наблюдали, что же получится из такой пустой затеи. Но когда на блесну попался крупный ленок, настроение хозяев тайги заметно изменилось. И уж когда удалось вытащить первого тайменя, Василий не выдержал и попросил попробовать спиннинг. Я ему охотно передал «чудо техники», втайне надеясь «зять реванш за свои неудачи с острогой. Человек, впервые берущий в руки спиннинг, ну просто обязан сделать «бороду» — запутанный клубок лески, мучительно и долго распутывая который должен проникаться уважением к своему более опытному товарищу. Но мои надежды были тщетными. Василий с первого же раза метнул блесну довольно далеко, а его второй, третий броски уже не уступали нашим. И никакой «бороды»! Исключительная внимательность и мысленное моделирование любого нового дела, обеспечивающие бесспорный успех в овладении им, видимо, являются отличительной чертой «лесных людей». Для них, привыкших с детства распутывать звериный след по едва заметным отпечаткам или сдвинутой хворостине,
