глубокий размашистый след крупного медведя.
«Шатун!», — пронеслось в голове. Коварные повадки шатуна мне были давно известны. Преследовать такого зверя ночью в одиночку было рискованно. Продолжая свой путь, я оглянулся и снова увидел темный силуэт медведя. На этот раз он шел по тропе следом за мной, наступал, что называется, мне на пятки. Я остановился, быстро перезарядил ружье пулями и проверил нож на поясе. Остановился и медведь. Встреча с шатуном не обрадовала меня в такой поздний час, а насторожила и удивила: почему медведь идет моим следом? Случайное совпадение или любопытство? А может, хищник преднамеренно скрадывает меня, чтобы врасплох напасть и задавить? Кто знает, что он задумал и чем кончится эта встреча. Ясно было одно: нужно готовиться к нападению зверя. Шансов убить зверя наповал у меня почти не было. Сгустившиеся сумерки не позволяли сделать прицельный выстрел на расстоянии — не разглядеть прицела. Я мог положиться только на долголетнюю привычку к ружью и сделать выстрел навскидку. Куда больше шансов у медведя: он видит ночью почти так же, как и днем. Хорошо развитый слух и чутье позволяют ему скрадывать жертву почти безошибочно.
Чем дальше уводила меня тропа, тем больше, сгущались сумерки, тем тревожнее становилось в душе моей. Я часто останавливался, оглядывался по сторонам и каждую минуту ожидал нападения зверя. Медведь вел себя довольно смело и нагло. Иногда он подходил ко мне так близко, что я слушал его фырканье и глухое рычание, хлопки челюстей. Я видел его силуэт на расстоянии ружейного выстрела, но стрелять было нельзя, мешала вечерняя темнота. Не стреляй, если не уверен, что убьешь наповал, — таков закон медвежатников. И я его придерживался и ждал сближения, дабы бить наверняка.
Спустя некоторое время обстановка изменилась в мою пользу. Над лесом взошла луна. Показались первые просветы опушки леса, а затем открытая пойма Бочинской долины. Я вышел на зимнюю сеновозную дорогу и остановился. Медведь не преследовал меня дальше; очевидно, открытая местность, освещенная луной, была не по душе ему. Он потоптался у закрайка болота и повернул обратно.
Опасность миновала. Я облегченно вздохнул и ускоренным шагом направился в город. Медведь, с которым я столкнулся в районе речки Конжали, мог стать опасным зверем для человека, случайно встретившегося с ним в тайге. Такой зверь не мог не зажечь в душе моей охотничьей страсти. Чрезмерная злоба, наглость, смелая и хитрая манера скрадывания — все это обострило интерес к хищнику, ставшему шатуном.
На следующий день в полном охотничьем снаряжении я в сопровождении моего четвероногого друга Бурлака я вышел из города и направился на розыски. Наступало чудесное зимнее утро. В небе померкли последние звезды, в предутреннем синем мраке дремали старые ели, опустив до самой земли широкие лапы ветвей. Пунцовела, разгоралась заря. Вот и солнце выкатилось. Подул легкий ветерок, сбивая шапки снега с макушек деревьев. Я медленно поднимался по распадку к вершине. Надо было засветло достичь перевала и выйти в долину знаменитой Кривой речки, туда, куда уходил след. Глубокий распадок скорее напоминал ущелье, заросшее пихтачом и ельником. Он круто уходил вверх, и это очень затрудняло мое продвижение, отнимало много времени и сил. Целый день ушел на переход, и только к вечеру я оставил за спиной перевал и спустился в обширную долину Кривой речки, не теряя следа.
К наступлению ночи я сидел возле жарко натопленной печки, сделанной из обычной железной бочки. Каким уютным, каким неоценимым становится небольшое, прокопченное едким дымом зимовье! Как мила эта дышащая теплом железная печка, возле которой приятно посидеть в длинную зимнюю ночь, вспоминая прошлое и думая о будущем.
Усталость брала свое. Я крепко уснул и проспал до утра. За ночь погода изменилась, нависли багровые тучи. С севера подул порывистый холодный ветер, поднимая снежные вихри. Разыгравшаяся непогода надолго приковала меня к зимовью. Больше суток пришлось отсиживаться в ожидании погожего дня. Тут как раз к моему пристанищу завернул старый знакомый охотник Семен Ильич. Мы давно не встречались, и я от души был рад ему. Бурлак поначалу грозно рыкнул на пришельца, но скоро понял свою ошибку. Узнав гостя, пес завилял хвостом, прыгнул ему на грудь, лизнул лицо и виновато заскулил, как бы прося прощения за ошибку.
— Узнал, шельмец, узнал, плутище! — хриплым простуженным голосом проговорил Семен, подходя к зимовью и снимая на ходу тяжелый походный мешок. Повесил на сук елки старенькую одностволку системы Казанцева.
— Батенька ты мой, Семен Ильич, вот не ожидал! Поди по красному зверю бродишь?
— Знамо дело! А ты все за косолапым гонишься? Не за тем ли, что по распадку в вершину идет? Я сразу узнал твой след. Думаю, преследует зверя, на Кривую речку путь держит, к зимовью. Я и свернул к тебе.
За кружкой чая Семен сетовал:
— Белки нет, колонка, горностая днем с огнем не найдешь, да и соболя не густо, ушел зверь из этих мест, ушел.
— А в чем же дело?
— Жить ему негде стало, излюбленные места уничтожены. Вырублен лес, вот и вся причина. Ты посмотри вокруг, что делают, как валят лес! Все подряд, нужное и ненужное. Ты строевой бери, а подлесок не тронь. Через десять, пятнадцать лет он будет строевым, а, на голом месте разве что через сто лет отрастет. В ключах и речках повалили релки ельника и пихтача. Первостроители Комсомольска оставили их для воспроизводства древесины, для сохранения родников, да и для того, чтобы зверье не перевелось. Так нет, надо повалить, искорежить, бросить подлесок под гусеницу, авось сгниет или сгорит в лесном пожаре. Почему горисполком не запретит вырубку леса в черте города и за ее пределами, хотя бы на пятьдесят — шестьдесят километров? Ведь внукам сводить за грибами будет некуда, не увидят они настоящей тайги. Проклянут нас потомки за такую бесхозяйственность. Недалек тот час, Николай, когда повалят все до единого кустика. Тогда здесь не встретишь не только соболя или колонка, а даже полевки.
Беседа затянулась далеко за полночь...
Наутро мы подкрепились чаем, холодной закуской и разошлись, пожелав друг другу удачи.
Погода установилась. Ветер стих, по голубому небу кое-где блуждали обрывки багровых туч. Всходило солнце, и первые его лучи озарили долину Кривой речки. Я спешил перехватить на восточном склоне след шатуна, уходивший в долину Джеромеля. С высоты горного отрога увидел окрестность правобережья. Передо мной простирался голый восточный склон, заросший высоким бурьяном и заваленный лесным хламом, оставшимся после вырубки. У подножий высоких крутых сопок шумела бурным потоком Кривая. Совсем недавно здесь шумела глухая непроходимая тайга, плотной стеной стоял вековой лес. Кедры, огромные лиственницы, ели и пихты упирались своими вершинами в низкое небо. Лесной массив огромной долины простирался на сотню километров от северо-западных границ реки Циркуль до юго-восточных границ реки Хурбы. В густых зарослях кедровника обитали кабаны, черные и бурые медведи. И только в годы бескормицы, когда не было кедрового ореха, медведи уходили на ягодники, а кабаны — в распадки на ключи и паслись там до самой весны. В смешанных лесах высокогорья обитали осторожные изюбры, а на открытых гарях жили лоси в косули. Много и других ценных и редких зверей было в здешних хвойных лесах: соболи, куницы, горностаи, лисицы, колонки, белки, водились глухарь, косач, дикуша и еловый «монах» — рябчик.
Весной на лесных полянках слышалась брачная песнь косача, а из глубины леса доносилась тонкая мелодия глухариной песни. Холодная и чистая как слеза вода Кривой речки манила к себе животных, стремившихся утолить жажду в жаркие дни лета и полежать в прохладном прибрежье. У троп, ведущих к водопою, таились коварные хищники — рысь и кочевница росомаха. По низу рыскали прожорливые и голодные волки, подчищая все, что осталось от чужого пира, не брезгуя никакими остатками. Темный хвойный лес с густым подлеском и буреломом являлся надежным убежищем всех здешних обитателей. Летом в жару звери спасались тут от овода и гнуса, зимой — от холодных ветров.
Новостройкам нужен был лес, и тогда здесь появился человек, а с ним мощная техника. Зарокотала мотопила «Дружба». Зарычали трактор и бульдозер, лязгая стальными траками гусениц, подминая все, что стояли на пути. Лес застонал, затрещал, зверь разбежался. Погибла красота сказочной долины правобережья Кривой речки. Как был прав Семен Ильич, высказывая свою тревогу!
След шатуна, припорошенный поземкой, уходил все дальше и дальше на юго-запад. В кедровниках восточного и южного склонов шатун не остановился, видимо, потому, что в этом году не было ореха. Он держал направление на речку Джеромель в надежде поживиться там. В ее долине кормились кабаны и
