пожирать мед вместе с пчелами. Он вполне может стать и шатуном, тогда серьезная опасность будет угрожать людям.
Рано утром следующего дня я был на летнем птичнике, встретил там Махина и сторожа. Последнего звали Степаном Савельичем. Был он лет семидесяти, среднего роста, сухощавый, с черной цыганской бородой и карими глазами. Не по годам подвижный, веселый и словоохотливый.
— Ну, Степан Савельевич, рассказывай, что тут у вас произошло?
— Да вот, медведь повадился каждую ночь. Придет, косолапая бестия, ночью, а то и с вечера. Надысь совсем по светлому пришел. Подойдет к летнему домику, ухватит его лапами и давай трясти. Куры попадают с насеста на пол, а он собирает их, сонных. Наберет целую охапку и уходить станет, а куры-то проснутся, закудахчут, крылья выпростают и разлетятся по всему птичнику, а он за ними. Вот и гоняется всю ночь за птицами. Поймает какую, даванет ее лапой — курицы как не бывало, а то голову зубами раздавит. Потом сожрет добычу и снова домики корежит, язвило ему в живот, так до самого утра и хозяйничает.
— А не пытался напугать его — собаками или выстрелом из ружья?
— Ружье-то есть, да стрелять нечем, пулю надо, а у меня патроны дробью заряжены. А собаки наши боятся его. Как только он появляется в дальнем углу — он больше оттуда заходит, со стороны Горелого ключа, — собаки учуют его, хвосты подожмут, по будкам разбегутся и сидят в них, пока медведь не уйдет. На него бы ваших собак, они бы ему показали кузькину мать.
Савельич посмотрел на моего Казбека и погладил его по загривку. Казбек радостно принял ласку Савельича.
— Была у меня хорошая собака, Константиныч. Моряк по кличке, с хорошего теленка ростом, смелый и умный был пес. Никого, бывало, не пустит на птичник, ко мне тоже никого не подпускал без моего разрешения. Если я здоровался с кем-либо за руку, то этого человека Моряк признавал за своего, переставал рычать и начинал ласкаться, вилять хвостом. Никуда меня одного не пускал, все со мной, все около меня. Вот Григорий Иванович знал его.
— Да, хороший был пес, ничего не скажешь— сказал Махин.
— А где же теперь он? — спросил я.
Тот нахмурился, глубоко вздохнул:
— Погиб...
Старик как-то ссутулился, будто на его плечи навалили тяжелую ношу, и отвернулся, чтобы скрыть от нас навернувшуюся слезу и страдальческую печаль. Успокоившись, он рассказал:
— Намедни медведь пришел с вечера, совсем еще светло было, ну и давай куриные дома корежить. Я и пустил Моряка на него. Сначала медведь испугался, когда Моряк хватил его за «штаны», и пустился наутек. За изгородью собака осадила его, тогда и пошла у них потасовка. Моряк лает, медведь рычит, рявкает, а я кричу что есть мочи: «Ату его, Моряк, ату! Так его, так!» Услышал мой голос Моряк и еще злобнее стал нападать на медведя. Потом, слышу, завизжал мой Моряшка, и все стихло... Я испугался. Ну, думаю, порешил его косолапый. Что делать, не знаю. Бежать на выручку — боюсь, и Моряка ведь жалко, аж сердце защемило в груди. Ну, думаю, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Зарядил одностволку крупной дробью, взял топор и айда выручать друга. Бегу к тому месту, где потасовка происходила, смотрю — навстречу мне ползет Моряшка, весь в крови, и внутренности за ним тянутся. Скулил так, что слезы потекли у меня, а чем поможешь?
Савельич глубоко вздохнул.
Махин рассказал мне, что позавчера совхозные охотники стреляли по медведю с лабаза и уверяют, будто бы ранили его. Савельич показал место, где появился медведь в тот вечер, и подмостки, сделанные охотниками для караула. Я замерил расстояние до точки, где находился медведь. Получилось 105 шагов. Махин усомнился, чтобы стрелки из гладкоствольного ружья, да еще в потемках, могли на таком расстоянии попасть в цель. Мы прошли по следу зверя и нигде не обнаружили крови. Вряд ли медведь был в ту ночь ранен. Елкин утверждал, что после этого медведь снова приходил на птичник.
— Ну что, Григорий Иванович, искать будем разбойника или караулить?
— Искать, — высказал свое мнение Махин.
Ну что же, искать так искать. Судя по рассказам, наиболее вероятным убежищем медведя был Горелый ключ.
Тишина стояла вокруг, только легкий ветерок с шорохом пробегал по вершинам деревьев, срывая с них листья и хвою листвянок, да шелестела сухая трава под ногами собаки.
Перед нами раскинулся склон левобережной Бочинской долины, поросшей смешанным редколесьем. Здесь стояли высокоствольные лиственницы с пожелтевшей хвоей на вершинах, стройные березы, осины. Иногда встречались рябины с красно-желтыми гроздьями спелых ягод, красавцы клены с широкими угловатыми листьями разноцветной окраски, могучие дубы, ронявшие на землю желуди. Стояло чудесное сентябрьское утро. Первые осенние заморозки густо покрыли пожухлый травостой и листья кустарника серебристым инеем, ярко сияющим в лучах восходящего солнца. Чудесное разнолесье вселяло восторг в душу, а горячая страсть охотника манила, звала все дальше, глубже. Тайга просыпалась и наполнялась разноголосыми звуками. Громко кричала желна, щебетали дрозды, подавали голоса кедровки, кукши и сойки, дятел усердно долбил сухое дерево, порождая звуки, далеко разносимые эхом. На сучке сухой лиственницы притаился полосатый бурундук. Чистое голубое небо обещало хороший погожий день.
Бежавшая впереди нас Герта вдруг заходила челноком. Раздался ее звонкий отрывистый лай. Махин встрепенулся, остановился, снял с плеча ружье и тихо произнес:
— Медведь?
— Нет, — сказал я, — это белка. Слышишь, собака лает редко, не азартно, с большими паузами, да и Казбек помалкивает — он у меня белку не облаивает. Медведя или еще какого зверя — другое дело, зальется так, что вся тайга загудит от баритона, за версту слышишь. А Герта у меня слабее по медведю работает, но все же немного помогает Казбеку. В одиночку, однако, побаивается косолапого. Издалека узнаю, по какому зверю лают мои собаки.
Мы подошли к Герте. На высокой лиственнице сидела белка, положив свой пушистый, начинающий седеть хвост на спину, цокала и стучала лапами по толстому суку. Заметив наше приближение, зверек забеспокоился, запрыгал с одной ветки на другую, забрался на самую вершину и затаился в желтой хвое. Казбек стоял в стороне и спокойно смотрел на происходящее, изредка поглядывая на вершину листвянки. Потом подошел ко мне, поднялся, положил свои лапы мне на грудь, лизнул в лицо и громко тявкнул, как бы сказал: «Не мое это дело, хозяин, облаивать белок и надрывать свой голос, он мне еще пригодится». Белка перемахнула на соседнюю осину, затем на березу и пошла верхом по деревьям. Герта с азартом преследовала ее. Казбек за компанию тоже рванул было с места, но тут же после моего посвиста повернул обратно.
Во второй половине дня перевалили седловину горного отрога и спустились в Горелый ключ. Это была сухая пойма, страшно захламленная буреломом, валежником с вывернутыми корнями и высоким травостоем. Посредине поймы в размытых дождевыми водами берегах тихо пробирался небольшой ключ, поросший пихтачом и ельником. Огромные завалы и густые травяные заросли с мелким пихтовым подсевом затрудняли наше продвижение и усложняли поиск. Собаки, набегавшиеся с утра, уже утомились. Опустив головы с высунутыми языками, они медленно плелись сзади, наступая нам на пятки. Но вот они увидели ключ, в один миг приободрились и бросились в воду. Холодные струи доставляли им огромное наслаждение.
Махин остановился и предложил сделать привал. Я согласился. На берегу ключа выбрали сухое место и разложили костер, сварили картошку «в мундире», вскипятили чай. За обедом я спросил Махина, уверен ли он, что медведь выбрал именно этот район леса для дневного убежища. Махин усмехнулся:
— Других подходящих участков здесь нету. Кругом открытые места, а их он не любит. Смотри, на востоке и на юге поля, на северо-востоке город. Медведь может выбрать для временного обитания, спокойного отдыха лишь западную часть леса. Оттуда он и приходит всегда, со стороны Циркуля и Сора. Эти места медвежьи. Маршрут он себе выбрал скрытый: Горелый ключ берет начало с вершины Серпантина и подходит почти к самому птичнику, пойма захламлена буреломом, черт ногу сломит. Кто сюда полезет, кроме него? Где-то он здесь, Константиныч. Нутром своим чую, что здесь, только вот времени сегодня у нас маловато остается, но это не беда, заночуем в лесу и завтра со свежими силами искать начнем, вес равно найдем наверняка.
Отдохнув, мы встали со своих мест, но не прошли и пяти километров, как услышали громкий свист
