недалеко от дороги. Экспертизой было установлено, что смерть наступила от разрыва сердца. Видимо, он еще пытался выбраться к людям, но сердце не выдержало. Такая вот нелепая смерть. Случай этот послужил уроком для многих.
— Осенью там кета стеной идет. И что интересно, уже глубокой зимой ее все еще продолжают ловить из-подо льда.
— Это уже плохая рыба, ее и есть-то не станешь, так только, для собак, ловить.
— Ничего. Самцы нормальные. Они икру охраняют от ленков и хариусов. В одной яме мы однажды видели: икра прямо слоем лежала на дне. Вода тогда малая была, до нерестилища рыба не дошла и не зарыла икру в гальку...
Так за разговорами мы незаметно доехали до села Маяк. Мне оно очень нравится. Словно в зеркале отражаются дома в водах Синдинского озера, обрамленного с запада и севера множеством стариц, озерков, проточек, а с востока и юга — стеной тайги. В самом озере ловить рыбу запрещено, оно служит заказником, но зато рядом — сущий рай для рыболовства: сазаны, сомы, щуки, караси, верхогляды, кони-губари и прочие рыбы словно ждут, когда же непритязательная приманка повиснет на крючке в теплой воде протоки, заливчика или озерка. Обычно на два-три спиннинга или удочки можно поймать за день двадцать — двадцать пять килограммов рыбы, а иногда и больше. Но столько рыбаку, конечно, не требуется. И что самое приятное — не знаешь, что же вытащить на обычную удочку. Иногда бывает такой клев, что не успеваешь менять червя на единственной удочке.
В поселке Иванов и Малевич поменялись местами. Дальше дорога идет тайгой: километров сорок или пятьдесят широкое гравийное шоссе, затем по сопкам грунтовая, и такая, что не всюду проедешь на обычной легковушке, — вода талая на косогорах бежит прямо по дороге, а зимой нарастают наледи. Георгий решил немного отдохнуть перед трудным участком.
После смены водителей мы поехали несколько медленнее. Малевич внимательно смотрел вперед и в разговоры с нами не вступал. У села Дубовый Мыс он повернул вправо, на дорогу, ведущую к Арсеньеву. Полотно здесь было значительно хуже. Начались подъемы и спуски. В некоторых местах были еще нерастаявшие наледи, и Иванов вновь занял место за рулем. Близился рассвет. Неожиданно перед стеклами замелькали реденькие белые точки — снег... Сначала крупинки, а затем хлопья стали сыпать из мутной бездны неба. Через час снег уже не таял на дороге и лежал тонким ровным слоем.
— Этого нам еще не хватало, — проснувшись, пробормотал Костин. — Того и гляди, сорвет рыбалку.
— А мы сколько на Анюй ездим — всегда то дождь пойдет, то снег. Ничего, образуется...
— Образоваться, может, и образуется, да вон сколько уже навалило. Это там, где пескариков по штуке в день ловят, считают, что главное в рыбалке не рыба, а процесс. По такой погоде, чего доброго, и без ухи останемся,
— Бог не выдаст — свинья не съест. Харюзочков для ушицы поймаем...
Вброд преодолели несколько ручьев, текущих прямо через дорогу. Желтая вода стремительно неслась вниз, размывая полотно дороги. Была опасность заклиниться в какой-либо промоине. Но все обошлось.
— Скоро Арсеньево, — произнес Малевич, наиболее частый гость в этих краях. Через несколько минут показались первые дома, затем их стало больше, и неожиданно открылось, что село довольно крупное, хотя и расположено в глуши таежной: дальше только лесовозные дороги, населенных пунктов нет. Машина свернула в какой-то переулок и, почти доехав до леса, остановилась у. крайнего дома. Невдалеке стоял желтый «Москвич».
— Смотрите, наши пробились сюда с вечера.
Поздоровались с ранее прибывшими. Размяли ноги и, быстро, но плотно позавтракав, взгромоздили на спины рюкзаки, прикрылись плащ-накидками, чтобы падающий мокрый снег не превратил одежду во влажное тряпье; связки спиннингов и удочек в руки — и вперед!
Малевич надел легкий брезентовый плащ светло-зеленого цвета. Я поинтересовался, где он достал такой.
— Теща подарила.
— Хорошая теща, раз о рыбалке заботится.
— Она у меня человек. Если жена начинает капризничать, теща всегда на моей стороне...
Уже наступило мглистое утро. Снежная завеса мельтешила перед глазами. След в след молчаливо мы двинулись в тайгу по разбитой дороге. Вброд перешли Чуин, то ли небольшую речку, то ли анюйскую длинную протоку или рукав. Вдоль берегов еще лежал толстый лед, а середина давно уже была свободна, и быстрая вода взбурливала вокруг резиновых сапог, вызывая чувство настороженности: что там, впереди, — яма или крупные камни, о которые можно споткнуться? Цепочка постепенно растянулась, и мы шли группками. Я обратился к Малевичу:
— Михаил Петрович, давай догоним передних. Отстаем...
— Не надо. Я всегда хожу одним темпом. Они нас подождут у поворота на тропу.
— Как долго будем идти?
— Около двух часов до берега Анюя, а там посмотрим: или у тропы сразу начнем ловить, или пройдем вниз по течению, поищем удобное место...
Молчаливый лес сплел ветви над дорогой. Неожиданно под тонким слоем снега я заметил рубчатый след автомашины УАЗ-469.
— Смотри, Петрович, машина. Откуда она взялась?
— Там через Чуин мост есть, видимо, кто-то решил пробиться как можно дальше по этой дороге...
У поворота на тропу нас ожидали товарищи. Распаренные, они прислонились к стволам поваленных деревьев.
— Плететесь... Садитесь отдохнуть...
Снег перестал, но зыбкий, неровный свет апрельского дня, укутанного облаками, вызывал тоскливое чувство.
— А вы обратили внимание, что кто-то по тропе на машинах проехал? Есть следы вчерашние, но и свеженький проглядывает: часа два, не более. Вон как землю на взгорке взрыли.
Малевич глухо произнес:
— Старая тропа браконьеров. Скоро, чего доброго, превратился в дорогу, до самого Анюя на машинах пробьются. Подлесок давят, а старые деревья стараются объехать. Будет тогда не тропа, а дорога браконьеров.
— Мы ведь тоже этой тропой идем.
— Мы — другое дело! Мы рыбу не уничтожаем, а ловим в пределах нормы разрешенными средствами. Тропой-то идем одной, но дороги разные!
Минут десять покурили, отдохнули и тронулись дальше.
Тропа шла среди девственного леса по широкой пойме реки. Тайга здесь в основном широколиственная. Но нередко встречаются кедры и ели. Лианы лимонника густой сетью оплели молодой подрост и нижний ярус леса. Можно представить здесь осеннюю картину, когда красные гроздья сплошной стеной висят на лианах. Огромные чозении, тополя и ясени достигают двух обхватов, их вершины устремлены в небо; глянешь вверх — шапка падает, а если с дуплом дерево, то и ночевать в нем можно. Пробковое дерево — амурский бархат, этот живой памятник третичных тургайских лесов, достигает шестидесяти сантиметров и более в диаметре, даже в долине реки Партизанской (жемчужина Приморья!) мне не приходилось встречать таких деревьев. На кончиках кустов колючего элеутерококка — брата легендарного женьшеня — кое-где сохранились черные ягоды; птицы не все склевали за зиму, а у ветра не хватило силы пробиться до нижнего яруса. Всюду много темно-зеленого зимующего хвоща, он растет густо, образуя сплошные поля стрел. Кажется, что несметное войско спряталось под землей и выставило на поверхность только острия стрел, вложенных в луки. Внимательно вглядевшись, замечаешь, что часть стрел укорочена или обломана — это зимой паслись изюбры. А ведь когда-то, еще в дотретичные времена, древние родственники хвоща зимующего образовывали высокоствольные леса. Трудно представить, что этот хвощ — потомок гигантских древовидных каламитов.
Огромные ильмы почти не имеют сучьев в нижней и средней частях стволов; их мощные стволы радуют глаз. Вдоль тропы мало бурелома. Идти легко.
Наконец мы вышли к берегу Анюя у места впадения в него ручья, а может быть, соединения с
