Около полуночи в темноте послышались шаги, треск сушняка, скрип гальки: к костру вышли трое мужчин со спиннингами и рюкзаками. Предложил им ночевать у нашего костра, они отказались.
— Спасибо. Пойдем на «мыша» побросаем. Может, возьмется какой таймешек...
Через два часа эта группа вновь появилась у костра, неся десятикилограммового тайменя. А существует мнение, что таймень на «мыша» берет только летом...
Ночь прошла спокойно. Все спали прекрасно. Хорошо прогретая галька и постоянно горевший костер обеспечили отличный отдых. Утром я хотел выплеснуть воду из котелка, чтобы набрать свежей для чая, и не смог: слой льда толщиной в палец сковал воду со всех сторон.
После завтрака мы с Малевичем увязались за Елагиным, который нашел хороший плес невдалеке от стоянки. Сразу же после первых забросов на льду возле Елагина забились в пляске хариусы. Изящные рыбы с мощными плавниками и блестящей серебристой чешуей, расцвеченной радужными разводами, с темными точками, негусто рассыпанными там и тут, радовали глаз.
Хотя мы применяли ту же самую приманку, делали забросы в те же самые места, что и Елагин, наши крючки неизменно возвращались без добычи.
— Михаил Петрович, да что же это мы с тобой? Он ловит, а мы нет.
Елагин заулыбался, вытаскивая очередного хариуса. С серьезным выражением лица Малевич ответил:
— Да он, если захочет, дома в ванной поймает, в луже на асфальте, а не только в реке..
Подошли двое местных пареньков. Один из них оказался знакомым Малевича по старым его приездам на Анюй, и они о чем-то разговорились, что-то завспоминали, найдя общий язык...
После спада воды семидесятисантиметровый прибрежный лед висел над водой, и если топнуть, то пустота отзывалась долгим гулким звуком. Следуя за уплывающим в стремительном потоке поплавком, я далеко прошел к мыску и вдруг за спиной услышал непонятный настораживающий звук, быстро оглянулся и увидел, что лед обламывается. В мгновение ока сделал несколько прыжков по ползущей наклонной плите и выскочил на припай. Сзади с громким всплеском и каким-то вздохом косо ушла под воду большая часть отколовшейся льдины и тотчас всплыла; течение развернуло ее, и белое поле поплыло среди искрящихся прозрачных струй и пляшущих солнечных зайчиков. Дружный смех все видевших рыболовов был наградой моей реакции.
— Как заяц выскочил!
— Вот бы поплавал. Здесь, пожалуй, с головкой будет: не смотри, что дно видно.
— Хватит с него вчерашнего купания...
— Так и утонуть недолго. Растеряешься, судорога сведет руки-ноги — и прощай!
Елагин ушел вниз, на левый рукав, Малевич и оба паренька продвинулись к бурлящему перекату, а я направился к Иванову и Смахтину, сидевшим у основания залома.
Дела у них шли неплохо: каждый поймал уже штук по двадцать ленков и хариусов. Георгий Сергеевич указал мне место возле омутка с темными затопленными стволами тополей. Я устроился на толстом бревне возле обломанных корней, которое из общей массы завала выдавалось далеко вперед. Через несколько минут крупный ленок забурлил у поверхности воды, стараясь освободиться от крючка. Я подтаскивал его медленно, бамбуковая удочка изогнулась дугой, леска тоненько позванивала. Каждая мышца руки чувствовала сопротивление рыбы. Выброшенный на лед, ленок быстро уснул. Затем последовал еще один, но клев вскоре прекратился. Всматриваясь в струи прозрачного потока, я начал различать дно, отдельные камешки, а потом увидел пару хариусов, напоминающих тени. Они стояли у квадратного камня и на подброшенного червя совершенно не обращали внимания. Заменил приманку на искусственную белую личинку майского жука. Требовалось много усилий и стараний, чтобы приманка прошла почти задевая хариусов, но рыбы не реагировали на нее и не собирались вознаграждать за старание. Недалеко от первой пары я увидел еще одну и еще... Они также держались у облюбованных камней и лишь иногда смещались на пять — десять сантиметров. Все их движения были синхронны. Казалось, что рыбы привязаны невидимыми нитями. О полном игнорировании моих приманок я рассказал Иванову, и он перебрался на мое бревно — попытать счастья. Его попытки, однако, также оказались безуспешными.
В это время подошел Малевич. Он, балансируя, перебрался через горб завала и негромко сказал:
— Дело есть. Кончайте удить.
— Какое еще там дело?
— Рыбное...
— Что ты имеешь в виду?
— Бросайте удочки, пошли блеснить. Я вытащил двух больших тайменей и крупного ленка. А один здоровущий таймень тройник сломал, когда хотел вытащить его на лед. Уже в руки брал. Багориком бы вытащил. За полчаса восемь раз хватали. Иногда на блесну по двое-трое бросаются и до самого берега доходят.
— Где это?
— Внизу плес великолепный есть. Надо было сразу с зорьки туда со спинингами идти...
Мы поспешно смотали удочки и побежали, если можно назвать бегом наше карабканье по бревнам, к биваку.
Присыпанные крупным зернистым снегом, в естественном холодильнике лежали почти метровые рыбины. Несмотря на спешку, мы не удержались и посмотрели их. Совершенные формы тайменей и ленка сразу же выдавали в них хищников. Хотелось подержать рыб в руках, ощутить тяжесть добычи, насладиться созерцанием, но нужно было спешить.
Плес оказался довольно далеко, но зато действительно был великолепным: шириной около ста метров и в длину почти полкилометра. Пареньки блеснили почти у самого его конца, где река делала резкий поворот вправо. Вернее, блеснил только старший, а второй наблюдал за его действиями. Наши блесны немедленно полетели в воду. Иванов и Малевич прицепили самодельные из красной меди, почти в ладонь величиной — для прозрачной воды они наиболее подходящие. Вот когда я пожалел, что вчера «подарил» Анюю две прекрасные блесны. Пришлось довольствоваться белой «плотвичкой». Оба моих товарища, бросая металлические приманки, быстро продвигались вперед, я же поотстал, распутывая небольшую «бороду». Подоспел Костин и тотчас замахал спиннингом. На десятом или двенадцатом забросе по моей блесне последовал резкий удар, и я почувствовал, как сильная рыба рванула жилку. Сердце дрогнуло! Вот он, этот сладостный миг, ради которого преодолевают сотни километров, отказываются от теплой домашней перины, недосыпают у костров, мокнут под дождевым душем, иногда принимают в одежде ледяные ванны! Миг, о котором помнят долго и часто рассказывают друзьям! Вот оно, рыбацкое счастье!..
— Есть! Виктор Данилович, помоги вытащить.
Костин подбежал ко мне. Медленно вращая катушку, я подвел рыбину к припаю. Большой ленок ошалело смотрел на мир. Увидев нас, он кинулся под лед. Подмотав еще метра полтора, мне удалось вывести ленка из-подо льда. Костин лег животом на край припая и протянул руки вниз.
— Не трогай за жилку! Сорвется! — в испуге закричал я, на мгновение даже представив, как ленок исчезает в глубине.
Виктор Данилович изловчился, подхватил ленка под жабры и выбросил на лед. Заметил между прочим:
— А я на удочку килограмма на полтора вытащил, — и поспешил к своим снастям.
«Речной леопард», изогнув тело, высоко подпрыгнул, В моей душе все пело... Красавица рыба билась у моих ног. Темные оттенки серебристого тела, разукрашенного почти черными точками, придавали облику рыбы неуловимую схожесть с грациозным хищником уссурийских джунглей. Лучи солнца отражались от блестящей мелкой чешуи, от спрессованных кристалликов снега, от подвижных изменчивых струй анюйской воды, над головой сияло бездонное голубое небо, и казалось, прекраснее момента в жизни не может быть...
Подошел Елагин. Посмотрел на мою добычу и бросил блесну почти к противоположному берегу. На третьем забросе он вытащил небольшого тайменя.
Иванов и Малевич ушли уже далеко, оба они разделись до пояса: не часто удается понежиться в лучах такого ласкового солнца. Минут через двадцать они стали приближаться к нам. Пора было заканчивать рыбалку. Время неумолимо! Скоро полдень, а нам нужно собраться, пообедать и пройти двенадцать — четырнадцать километров до Арсеньева.
