небольшой проточкой. Течение в нем было слабое, вода прозрачная и очень холодная. В Анюе вода казалась свинцово-тяжелой, плыла шуга. Зрелище было мрачным.
По призыву Иванова и Костина все принялись доставать со дна личинок ручейников, отрывая их от камней. Личинки спрятались в чехлы из крошечных палочек и приклеились к камням, чтобы их не унесло течением. Иногда на отдельных камнях попадались целые колонии. Вскоре от холода начало ломить руки, они стали красными, как гусиные лапы, и, наконец, Иванов сказал:
— Все! Больше не могу. У меня и так ревматизм.
Елагин уже ходил с удочкой вдоль берега, делая первые забросы в темную воду. Плывущий снег подхватывал поплавок и тащил его с собой. Другие, покуривая, отдыхали и наблюдали за попытками начать ужение.
У старой ели обнаружились следы давнего костра и лошадиный помет, припорошенные снегом.
— Сюда и с лошадью забираются, — заметил я, обращаясь к Малевичу.
— Это егеря и рыбоохрана.
Михаил Петрович бросил на плечи рюкзак.
— Пошли, что ли, вниз?..
Елагин поддержал:
— Надо идти. Там дальше плес хороший есть.
Мы собрали все снаряжение и двинулись. На снегу часто встречались отпечатки подошв резиновых сапог с разными рельефными рисунками. Немало людей уже прошло сегодня вдоль берега.
Идти было крайне тяжело. Густые заросли кустарников и горы плавника на поворотах реки и в устьях небольших проток, еще покрытых льдом, приходилось брать штурмом. Огромные стволы в завалах перекрестились самым хаотичным образом. Перебираясь через них, надо было быть предельно внимательным; один неосторожный шаг — сломаешь ноги. Наконец подошли к месту, где Анюй раздваивался на рукава большим островом. Левый поток был послабее и поменьше, правый же, более мощный и стремительный, ударялся о чудовищный завал на мысу острова и скрывался за стеной деревьев. Такого завала мне видеть еще не приходилось: около четырех гектаров занимало хаотичное нагромождение обглоданных водой древесных стволов. Какая же сила вздыбила, набросала деревья-великаны друг на друга? Следует заметить, что сам Анюй не производил особого впечатления. Великая Кема и река Кузнецова в Приморье куда стремительнее и порожистее. Видимо, дремлет могучий Анюй до летних наводнений, когда становится злобным и неукротимым и проявляет весь свой нрав.
По общему мнению, лучшего места для рыбалки не найти.
У двух огромных елей, на высоком берегу крошечной проточки, покрытой панцирем прочного льда, оставили рюкзаки и лишнее снаряжение, Начали подбирать места для ужения каждый себе по вкусу. Костин и Смахтин забросили снасти, наживленные червями, в омут перед раздвоением Анюя. Елагин перебрался через левый рукав на остров и начал, балансируя, пробираться по залому к мысу. Малевич, стоя на прибрежном льду, бросил крючок с ручейником в поток недалеко от нашего временного пристанища. Мне захотелось уйти подальше вниз. Я захватил трехколенную удочку и спиннинг, за отворот сапога сунул коробку с блеснами, запасными грузилами, поводками и крючками и отправился подыскивать место, которое показалось бы уютным и рыбным. Иванов, устроившийся на коряжине, далеко выдававшейся к середине потока, был похож на застывшую в охотничьей стойке цаплю. Удочка в его вытянутой руке описывала плавную дугу. Он внимательно смотрел за поплавком, проплывающим мимо, отпускал его подальше, затем резким движением перебрасывал приманку вверх по течению и вновь застывал, приковываясь взглядом к поплавку: не дрогнет ли пробка, не уйдет ли под воду. Мне он помахал левой рукой и крикнул:
— Потом скажешь, как там...
Минут через пять я предельно вымотался; непролазный кустарник подступал к самой воде, длинная удочка и спиннинг постоянно цеплялись за ветки, того и гляди сломаешь, а идти прямо по руслу было неудобно и холодно. Ноги в резиновых сапогах быстро мерзли. Решил перебраться на противоположный берег. Дошел почти до середины потока и вдруг почувствовал, как вода стремительно заполняет левый сапог. Ледяной холод охватил ногу и, казалось, распространился по всему телу. Я бросился к берегу, некоторое время бежал вдоль него, но что-то упало на лед — коробка с блеснами. Острым углом во время бега она разорвала ботфорт сапога, и теперь, раздвоенный, он представлял собой жалкое зрелище. На биваке я быстро собирался обсушиться, а вот теперь приходилось еще думать, что же делать с сапогом. На мыску стоял Малевич.
— Что случилось? — встревоженно крикнул он еще издали. — Медведь?
— Какой к черту медведь! Искупался. Сушиться бегу. Полный сапог воды, да вот еще разорвал один.
В рюкзаке у меня были меховые чулки, сшитые из старого полевого спального мешка, снял сапоги и надел их. Ноги стали быстро согреваться. Ступая прямо по снегу, отыскал сухостойный ясень и срубил его, по частям подтащил к биваку и быстро развел костер. Горящий ясень почти не дает искр и очень удобен для костра. Почти вплотную к огню развесил мокрые портянки и носки. От костра мне было видно, как Иванов выхватил из потока довольно крупную рыбину,
— Что там, Сергеич?
— Ленок! Уже четыре штуки поймал и двух хариусов!
— А я, как видишь, загораю. Искупался.
— Бывает...
Мне пришлось ножом обрезать у сапог ботфорты: клеить было бесполезно.
Выглянувшее солнце преобразило окружающий мир. Засверкали лед и снег, игривые солнечные зайчики запрыгали по бурунам потока, лес стал прозрачным и приветливым. Вообще уссурийская тайга разительно отличается от тайги северной. Путник никогда не чувствует в ней подавленности, настороженности, как это бывает в темнохвойной тайге, не навевает она и унылости, обычной для заболоченных, замшелых лесов Севера. В проемах хорошо просматривались участки голубого неба, белые облака с темно-серыми основаниями поднялись высоко, и в их видимом легком движении угадывалась предстоящая прекрасная погода. Я немного завидовал тем, кто удачно начал рыбалку, и было горько за свою неосторожность, непредусмотрительность. Продираясь сквозь кустарник, я не заметил, как разорвал токностенные чехословацкие сапоги, не годятся они для тайги, ходить по заболоченным лугам — куда ни шло, а в тайгу в них и соваться не следует. Надо было брать надежные отечественные литые сапоги, сотни километров по глубоким снегам Приморья я исходил в них и не знал горя. А все погоня за изящной модной формой и кажущимся удобством. Впредь будет наука!
Когда я обсушился, клев уже закончился. Безуспешные попытки выудить хотя бы одного хариуса или ленка гоняли меня с места на место. Пробовал блеснить. Несколько раз цеплял за невидимые коряги и затонувшие деревья, и две прекрасные блесны — мне казалось, что именно на них я должен поймать тайменя, — остались в подводном царстве. Погода установилась чудесная, но рыба не желала брать любые приманки. Так продолжалось до вечера, когда у всех опять начались поклевки. У всех, кроме меня. Какой-то злой рок! Чувство горечи и смутное недовольство стойко обосновались в душе. Лучше бы поехал на Маяк за карасями и прочей белорыбицей — там полная гарантия на успех, там за два часа по сорок трехсот — четырехсотграммовых карасей ловил неоднократно. Обидно было оказаться таким невезучим, когда все остальные — с трофеями.
Место для ночлега выбрали на галечниковой проплешине, позади залома на острове: резкого подъема воды в этот период года не бывает, сухих дров рядом — сколько угодно, и в то же время, на всякий непредвиденный случай, рядом высокий берег. Развели огромный костер для нагрева будущего спального ложа. Все начали подтаскивать к костру плавник, а мы со Смахтиным взялись за приготовление ухи. Лешка — великолепный мастер по этой части, лучше его варить уху в нашей компании никто не умеет. Мы выпотрошили и почистили хариусов и несколько небольших ленков. В некоторых хариусах была икра. Я немедленно решил приготовить соленое лакомство. В большую эмалированную кружку положил слой икры и посыпал его солью, затем снова слой, и так несколько раз. Наполнил кружку до краев, очистил палочку с двумя маленькими сучками и вращательными движениями стал перемешивать содержимое. Тоненькие пленки цеплялись за палочку, и я выбрасывал их, продолжая тщательно перемешивать икру. Через несколько минут каждая икринка уже хорошо отделялась от других, клейких пленок не было, и я поставил кружку, к рюкзакам до момента, когда начнем пить чай.
