о хозяевах все забыли. Итак, стихотворная ясность слога — не пустое дело; ибо она основывается на соблюдении бесчисленных отношений, и притом часто не в действительном мире, нам близком, знакомом, но в вымышленном, чудесном, где и для тел, и для душ другая форма, другая мера и другой образ действия, между тем как вечное, неизменяемое правило: одна истина прекрасна, остается в полной своей силе. При столь многих обстоятельствах, друг мой, ты согласишься, что писатель, чуждой темноты в слоге, есть редкое явление в литературе всякого языка, и особенно младенчествующего, не получившего надлежащей своей образованности. Херасков — это явление для нас! — он по сию пору еще остается образцовым в сем качестве писателем. Все вообще его сочинения, начиная с мелких, от поэмы о пользе наук10 до важнейших и обширнейших, это свидетельствуют: даже приметная постепенность в усовершенствовании слога его, по годам издаваемых, вслед одно за другим, творений; из этого видно, сколь много о сем предмете пекся знаменитый песнопевец. Скажем мимоходом, что сие же самое тщание, чрез меру распространенное в преклонные лета его, произвело множество прибавок и исправлений в 'Россияде' и 'Владимире', которые не весьма счастливы; они ослабили быстроту, силу и живость движений в слоге. Такова судьба всех писателей: искусство их беспрестанно растет и совершенствуется, особливо беспокоимое заботливою и слишком осторожною старостию; напротив того, гений имеет только два возраста: юность и мужество; он погас, и напитанное опытами искусство, как природа при удалении солнца, возбуждает в нас самою правильностию своею более скорбные, скучные, нежели сладостные и приятные чувствования. С таким почти чувством читаем и последние прибавления и прибавки Хераскова, а потому и люблю я более издание его двух поэм в двух больших частях, напечатанное в университетской типографии 1786 года. Оно появилось тогда, когда гений его был в надлежащей своей зрелости. Стихи Хераскова заключают в себе почти все качества, на которых основывается ясность: непринужденность, свободу и чистоту; все молодые стихотворцы должны у него учиться этому искусству; кажется, стихи его тихо и плавно скатывались с легкого пера его сами собою, как вешний журчащий ручеек с ровного наклона горы, ни крутой и ни пологой. Эта плавность в стихах осталась его единственным достоинством; ни в одном из новейших поэтов ее непреметно в такой степени. Текучесть и свобода показывают, что писать исправно стихи для него было не трудное дело. Во всех поэмах его молодости видно изобилие в перестановках, в сокращениях, в несохранении ударения, в натянутом смешении слов, во всем том, что слабые называют licencia poetica; {поэтическая вольность (лат.) — Ред.} Херасков один из первых, рожденный стихотворцем и совершенно обладающий своим языком, выгнал из поэзии сию непозволенную бедную лиценцию и доказал, что истинный талант, обработывающий такой богатый язык, каков российский, может обойтись без нее совершенно. Чистота и правильность грамматическая также отдает пальму сему писателю. Очень бы жаль было, если бы какой-нибудь охотник иностранец, обучаясь русскому языку, вздумал для образования себя в слоге схватиться за некоторые книги стихотворные и прозаические, вышедшие уже после смерти Хераскова! Горячка блистать иностранными словами, иностранными оборотами и каким-то жеманством в слоге, возникла пред очами почтенного и скорбящего песнопевца уже в последних годах его жизни, и первые семена свои рассеяла в стихах и журналах. Он не мог остановить ее, но всегда жаловался, и новейшие произведения называл обыкновенно уродами новой школы. Как ученик Ломоносова, он умел соединять благолепные выражения славянские с чистыми и употребительными только в лучших обществах российскими выражениями: он пользовался охотно теми сильными оборотами славянскими, которые всегда, кроме свойственной им новости, придают важность и величие эпическому слогу; — и все сие с тою удивительною умеренностию и скромностию, которая уничтожает всякое различие между двумя языками: дело прекрасное! И кстати скажем теперь несколько слов о страстных любителях наших славянского. Во всякой другой пиэсе не у места были бы такие отступления; в письме все позволено, ибо оно есть домашний разговор. Послушай, друг мой, что такое славянской язык в настоящем его положении. Мертвой капитал, которым по всем правам должен пользоваться живой его наследник, язык российской. Но чтобы пользоваться капиталом, состоящим в золоте особенного тиснения, относящегося к отдаленнейшему веку, что можно и должно делать? Можно и должно только одно: народ, посреди которого эта монета была ходячая, в первом виде теперь не существует, этот народ — праотец нам, мы наследники, и оттиск монет сих еще не совсем потерял к себе наше доверие по сродству и существенной своей красоте. И так должно перенести его в свою казнохранительницу и перемешивать понемногу с своими монетами, так чтобы время столько изгладило наконец оттиск древнего характера, что все бы наконец имело один образ и одну цену, и никто бы даже не подозревал, что употребляет монету двух сродственных народов, древнего и нового; но чтобы верил, что употребляет одну свою собственную, ему в настоящем времени принадлежащую. Таков первый был ковач — Ломоносов, искусно смешивающий славянское золото с русским; таковы его последователи, Херасков и другие благомыслящие писатели, которые понимают и чувствуют, что мертвое существование славянского языка должно продолжиться до тех пор, покуда не сольется он совершенно с русским, что в этом вся цель их трудов, и что все особенные установления, даже со стороны попечительного правительства в рассуждении его, суть временные и что чем скорее это время кончится, то есть чем скорее славянской, как вспомогательной, перестанет совершенно отделяться от русского, тем лучше. Да пролиется он единою великолепною рекою во славу имени россов!…Вот желание благомыслящих патриотов — литераторов! Да и какую другую цель предполагать здесь можно? Мы уже видим, что нечувствительно, но много к ней приближились: в самом обыкновенном разговоре употребляем славянские слова и не подозреваем, что они славянские. Точно со временем будет, что и язык церковной, или книжной, и разговорной составят один великолепной славяно-российской! Обратимся к Хераскову. Из предыдущего видели мы, что он был достойный ученик своих учителей. Раскроем наугад что-нибудь из поэмы, в доказательство всего вышесказанного; ибо сделать обширных выписок не позволяет мне пространство письма сего. Например, изображение безбожия:
Песнь VII-я
Признаюсь, что это не совсем счастливое место, наугад раскрытое; но в нем точно все есть, о чем я говорил с тобою доселе: ясность, чистота, плавность и непринужденная легкость. Таков вообще
