Поэзия Латинской Америки

и подворотен, и от номера на входе,
я здесь единственное в мире, что уходит.

За Елисейские поля, как сновиденье,
по Лунной улице уйдет мое рожденье,
освободится моя смерть — и не вернется,
и одинокое в толпе, как в запустенье,
мое подобие людское обернется
и отошлет поочередно свои тени.

Я ухожу, а все молчит и остается,
оберегая свое алиби: и птахи,
и мой ботинок, и шнурки — все без остатка,
и даже грязь на каблуке. И даже складка
на рукаве моей застегнутой рубахи.

«В день, когда я вернусь…» Перевод А. Гелескула

В день, когда я вернусь, этот камень безликий
каблуком моим станет над комьями глины,
из тугих и смертельных сетей повилики
поднимая трагически древко маслины.

В день, когда я вернусь по пути круговому
беззащитно-доверчивым шагом калеки,
в этом плаванье вечном из омута в омут
я пойму, как живуче добро в человеке.

В день, когда я вернусь и животным усталым
поведут меня судьи, как зверя в зверинец, —
вырастая и властвуя каждым суставом,
станет первым из пальцев наш честный мизинец.

Самый черный день Перевод Э. Гольдернесса

Один сказал:
— Мой самый черный день
на Марне был, когда меня навылет
в грудь пулей ранило.

Другой сказал:
— Мой самый черный день
в Иокогаме встретил я; волною
всех смыло с берега землетрясенье;
я спасся чудом.

Еще один сказал:
— Мой самый черный день
бывает, если днем я засыпаю.

Другой сказал:
— Мой самый черный день —
то день, когда я был совсем один.

Другой сказал:
— Мой самый черный день
был день, когда попал в тюрьму я в Перу.

Другой сказал:
— Мой самый черный день —
то день, когда я понял вдруг отца.

А тот, кто дольше всех молчал, сказал:
— Мой самый черный день
еще не минул.

«Итак…» Перевод А. Гелескула