хотя бы чисто ради научного интереса». Такая трапеза была бы не лишней ни ему, ни Гале. Те немногие деньги, что они взяли с собой, они инвестировали за эти недели в свое будущее или, как говорят, — выбросили на ветер. Фотографии, фотографии и еще раз фотографии — большие, блестящие и в дорогой обработке, чтобы они с Галой выглядели как можно лучше. Визитные карточки и резюме на кремовой бумаге ручной вычерпки. Дорогие презентационные папки и почтовые марки. И не забудьте подарки для агентов, операторов и режиссеров, которые, чтобы их получить, назначали встречи в самых дорогих открытых кафе, откуда они всегда сразу же спешили на следующую встречу, так что оплата счета ложилась на плечи будущих кинозвезд.
Через несколько недель у них остались лишь два скромных чека социальной службы, которые они получили в конце месяца из Голландии. На это им не прожить. Они уже перешли на виноград и помидоры с Виа Разелла или из киосков на Виа дель Портико, а не как раньше с Кампо де Фьори. Еще есть выход — покупать овощи у фермеров, продающих по воскресеньям у Порта Портезе базилик и лук в своих машинах, если повезет, у них же можно купить самодельную колбасу и горшочки меда дешевле, чем за тысячу лир.
Максим остро ощущает, что со вчерашнего вечера ничего не ел. Если сейчас начать упрямо настаивать на Галином присутствии, то можно упустить шанс бесплатно поесть. Это было бы глупо, особенно если представить себе этот знаменитый ресторан на берегу реки в Остии. Один ланч все же лучше, чем ни одного. Максим знает, что Гала бы поступила точно так же. И прежде чем Максима замучали угрызения совести, Сангалло снова велит остановить машину. Ведет своего протеже в арт-салон на Виа дель Орсо и просит хозяина магазина показать им гравюру Бартоломеуса Бренберга,[92] изображающую сцену на базилике Святого Петра до того, как Мадерна[93] сделал свой новый фасад.
— Смотри, — Сангалло рассматривает гравюру преувеличенно близко, — вот часовня, где мы только что были. А это коридор, где мы шли.
Сангалло покупает гравюру и, выйдя на улицу, дает ее Максиму.
— Для того, чтобы ты знал о всех слоях, находящихся под поверхностью этого города.
— Филиппо, даже и не пытайтесь. Нет, честно, я не могу ее взять, это уж слишком.
— Эти гравюры Бренберг создавал как сувениры для соотечественников.
— Она очень дорогая. Прекрасная, несомненно… но нет, я ее не заслужил.
— В свое время ее никто не купил. Сделай приятное художнику. Прими гравюру, бедный парень очень бы этого хотел.
Когда шофер кладет гравюру в багажник к другим подаркам, Максим замечает там черный плащ. Смотрит на Сангалло. Тот подходит, красный как рак, словно ребенок, пойманный с поличным. Пожимает плечами и задумчиво чешет голову, как Стэн Лорел, когда тот чувствовал, что Оливер Харди сейчас задаст ему трепку.
Просто невозможно сердиться на этого человека.
— Филиппо, мы можем пообедать на террасе в Остии?
— Терраса там есть, — отвечает Сангалло, — но не забывай, на улице — декабрь.
— Да, конечно, — соглашается Максим. Достает из багажника плащ и закрывает крышку: — Может похолодать.
Вечером Максим возвращается на Виа Микеле Меркати. Галы нет. Подаренное имущество — помимо гравюры и книг еще кусок ветчины и банку гранатового желе, из гранатов, собранных в Аппии, — Максим бросает на кровать. Смотрит по сторонам — не лежит ли где записка, хотя знает, что записки, скорее всего, нет. Гала приходит и уходит спонтанно и не обременяет себя чувством ответственности. И Максим ни за что не хочет, чтобы было иначе. Господи, как он любит ее своеволие и независимость — отправилась гулять, зная, что он вернется и захочет все ей рассказать. Гала делает то, что ей приходит в голову, не задумываясь. И даже сегодня, когда ему просто необходимо поделиться с ней впечатлениями!
Как бы то ни было, он скоро поразит ее гравюрой. Гравюра очень хорошо вписывается в коллекцию кусочков Рима, которые они собирают повсюду, как сороки — блестящие железки. Чего только они уже не натащили в свое гнездо: от кусочка мрамора с холма Авентина[94] до крошки оранжевой штукатурки с виллы Адриана.[95]
Максим пытается так повесить гравюру Бренберга, чтобы Гала ее сразу увидела, как войдет. Этого не удается сделать, не попортив старинную бумагу. Он засовывает один конец под оторвавшийся кусок обоев, а другой за провод. Пытается несколько раз, но под гравюру все время пробирается сквозняк. Ватикан отгибается и летит на пол. Максим, который обычно никогда не выходит из себя, на этот раз громко ругается. Раздражение от непокорной бумаги смешивается с беспокойством за Галу. Сколько времени ее уже нет? Она могла хотя бы оставить записку со временем своего ухода, чтобы Максим знал, когда ему начинать беспокоиться.
Неприятно, когда беспокойство и раздражение одновременно поселяются в твоем сердце.
Или это разочарование. Из-за того, что он надеялся застать Галу дома, а ее нет.
Тоска — назвал бы это чувство он сам, но только не сказал Гале, потому что она бы его высмеяла. Она никогда о нем не беспокоилась.
После того как гравюра отгибается в энный раз, на ней остается некрасивая Замятина. На миг раздражение Максима относится к Гале, а обеспокоенность — к бумаге, но он быстро приходит в себя, и чувства снова меняются местами.
Максим ищет шпильку или что-нибудь похожее, чтобы прикрепить гравюру к стене. Открывает Галин чемодан. Само собой, у них ведь нет тайн друг от друга. Если можно зарываться в ее волосы, то почему нельзя порыться в ее косметичке? Максим высыпает ее содержимое на кровать. Находит лак для ногтей и приклеивает гравюру к потолку. Одну за другой Максим укладывает вещи обратно в косметичку — коробочки, баночки, расчески, пуховки; неудивительно, что они всегда опаздывают, когда Гале нужно накраситься. Из облака пудры и духов высвобождаются ароматы, так хорошо знакомые Максиму. Они успокаивают его. Он вдыхает их и видит перед собой Галу.
Тем временем его пальцы играют со стеклянной баночкой. В ней что-то гремит. Таблетки. Не от эпилепсии. Он видит их впервые. Итальянская фирма. Название незнакомое. Значит, она приобрела их здесь. Вдруг вспоминает: прищепки для белья!
У сушилки-вертушки в саду стоит консьержка и развешивает простыни.
— Добрый день, синьора Джеппи, можно у вас одолжить две прищепки?
— Ну-ну, только если не для чего-то неприличного, — с надеждой намекает Джеппи, но Максим не понимает намека. Джеппи нагло поглядывает в сторону Максима поверх висящего трико. Потом берет две прищепки и крутит ими игриво вокруг своих грудей, уменьшая и уменьшая круги, пока не касается сосков, которые вырисовываются под изношенной черной тканью, как черенки из пакета со сливами. Раскрывает и закрывает прищепки несколько раз, отставив локти в стороны, словно испанская танцовщица, щелкающая кастаньетами. И наконец, кидает их Максиму, враз сжавшись и захихикав от смущения. Затем выпускает два пузыря в уголках рта сквозь щели от отсутствующих зубов.
— Нет, нет, — Максим ловит прищепки. — Мне надо только кое-что повесить на стену.
Джеппи краснеет, как свекла, и прячется за рядами простыней.
— Когда вы уедете?
— Мы не собираемся пока уезжать. Мы намерены оставаться здесь.
— Конечно. Все хотят остаться. Как можно дольше. Именно поэтому и уезжают.
Не понимаю. Какие-то проблемы с арендой..?
— Не волнуйтесь. Господин Джанни заплатил за три недели вперед. Только… он рассчитывал, что вы скоро куда-нибудь поедете.
— Поедем?
— Он так думал.
— Куда?
— Бог его знает? Мне все равно. Но во время вашего отсутствия я хочу сдавать вашу комнату. Прибыль — поделим. Поэтому вам это тоже выгодно. А вернетесь, комната опять ваша, естественно.
— Но мы не собираемся никуда уезжать.
— Хорошо бы вы все-таки отправились куда-нибудь, хотя бы на несколько дней, может быть, на
