змее. Бесстыжие. Да, это самое главное. Отсутствие стыдливости.
У Максима закружилась голова. Изображения растворяются, а потом возвращаются еще более яркими. Возможно, он слишком долго смотрит вверх, от этого у него нарушается кровоснабжение мозга. Как бы то ни было, у него легкое головокружение, но это так приятно, что он смотрит и смотрит, не отрываясь. Его взгляд скользит слева направо по узким бедрам, полным бюстам, мускулистым ягодицам, широким ляжкам. Люди протягивают друг к другу руки, но не прикасаются. Максим крутится и крутится, чтобы рассмотреть их со всех сторон. Кружится как волчок, под небом, полным вожделении. Без тени стыда. Внезапно всю фреску заливает поток света.
«Как будто в этих телах начинает светиться душа», — думает Максим и резко останавливается, а пространство продолжает вращаться. На секунду ему кажется, что его вот-вот поднимет и засосет в эту роспись.
Обеденный перерыв закончился. Снова включены прожекторы.
Они освещают купол, как для реставраторов, так и для камер, запечатлевающих процесс реставрации, чтобы отчитаться перед спонсорами, словно это телевизионное шоу. Рабочие снова забираются на леса, ловкие, как акробаты на трапеции.
— Солянка из обнаженных тел! — говорит Сангалло, подошедший к Максиму.
Японцы взмывают на лифте вверх вдоль лесов.
— Грешные, мирские и безобразные, как считал Папа Адриан Шестой. Хотел приказать их сколоть. Чего еще можно ожидать от северянина?
Сангалло хочет идти дальше, но Максим не может просто так уйти от поразившего его изображения.
— Давай-ка побыстрее, — говорит Сангалло. — Ты нуждаешься в передышке. Надо чуть-чуть тебя побаловать.
— Ну, еще немного.
— Зачем пытаться увидеть все за один раз, если можно потом вернуться и посмотреть часть крупным планом?
— Крупным?
— Очень-очень крупным. Я стар, говорю я Пьетранджели, такая возможность выпадает раз в несколько веков. Карло — мой друг, генеральный директор папской службы по охране памятников. Если бы сегодня как на грех не пришла делегация инспекторов, мы бы уже побывали наверху. Ничего страшного, в следующий раз.
Максим представляет себе, каково это будет стоять лицом к лицу с фигурами кисти Микеланджело, и сразу же вспоминает о Гале.
— Я обязательно возьму с собой Галу, — говорит он вслух. — Я познакомлю вас.
— Кто?
— Гала, моя девушка! Можно она поднимется вместе с нами?
— Пьетранджели ничего не обещал. Мне позвонят, — говорит Сангалло внезапно уставшим голосом.
Оглядывается кругом, словно в один миг весь музей вместе с Максимом ему надоел. Проходит сквозь группу послушников из Зимбабве и спешит к выходу.
Уже не в первый раз Сангалло обрывает разговор, как только речь заходит о Гале. До сих пор это происходило всякий раз так внезапно, что Максим принимался вспоминать, не сказал ли он что-то не то. Только теперь он понял, что упоминание Галы приводит виконта в замешательство, что уже одно звучание ее имени нарушает их тет-а-тет. Это раздражает Максима, потому что не соответствует тому образу Филиппо, который у него сложился: от человека щедрого, вольного духа, знакомого с великими художниками, ожидаешь, что он выше ревности, свойственной обывателям. Но именно Сангалло, искрометный и шикарный, изысканный и предусмотрительный, подчиняющий себе жизнь, здесь словно провел границу. Словно он хочет быть для Максима единственным кинообъективом, через который Максим должен видеть Рим.
Для Максима же открытие Рима принадлежит ему пополам с Галой.
В этом суть всего их итальянского путешествия. Оно для них двоих. Оба раза, вернувшись после экскурсий с Сангалло, Максим сразу же отправлялся гулять вместе с Галой. Они вместе бродили по городу до полуночи, и Максим знакомил Галу с бесчисленными таинственными переулками и забытыми источниками, которые показал ему Сангалло. Где помнил, он рассказывал те же истории и с той же экспрессией, как Сангалло, желая поразить Галу теми же впечатлениями, которые поразили его самого. Даже если они весь день гуляли по городу поодиночке, все равно Максиму каждый вечер казалось, что все эти часы они были вместе. Когда он чем-то наслаждался, то представлял себе ее реакцию — ее изумленно смеющееся лицо с курносым носиком, как она щиплет его за руку от восторга, как они вместе подыскивают слова, чтобы выразить свои ощущения — само собой, Максим считал, что Гала испытывает то же самое. Именно так. Во всяком случае, он, даже когда был один, чувствовал себя нераздельной частью их обоих.
Отыскав пожилого режиссера у музейного магазинчика рядом с выходом, Максим подходит к нему.
— Послушайте, Филиппо, по поводу Галы…
Но Сангалло уже снова воспрял духом. Как ребенок, который не может выбрать что-то одно в мешке с игрушками, он сгребает самые красивые предметы в кучу. Сияя улыбкой, вручает Максиму.
— По поводу Галы, я хотел бы, чтобы вы знали, что я и Гала…
Исследование о скульптуре Лисиппа[87] «Апоксиомен»,[88] миниатюрная модель соборчика Браманте,[89] реплика двух толстеньких этрусских ангелочков — один сидит на коленях у другого — каталог коллекции античных изображений животных и большая профессиональная репродукция «Преображения» Рафаэля, у этой фрески Максим когда-то долго простоял, изучая эпилептика, которого пытаются исцелить апостолы. Максим прижимает репродукцию подбородком, а Сангалло покупает также книгу о Сикстинской капелле — какой она была до реставрации, и еще одну о том, какой она будет после.
— Послушайте… — говорит молодой человек, чья голова уже скрылась за грудой подарков, — что мы с Галой…
— Ты с Галой, Гала с тобой, я все это уже знаю.
Сангалло кладет новые приобретения на стопку в руках Максима.
— Поверь, я с нетерпением жду возможности увидеть своими глазами то изумительное существо, которое смогло очаровать само очарование.
И он говорит это совершенно искренне. По крайней мере, он говорит это с таким же воодушевлением, как обычно об особенном мазке кисти, хотя при этом идет дальше, наверное, в поисках книги о Капелле во время реставрации.
— Должно быть, у вас что-то особенное, Максим. У тебя с Галой. У Галы с тобой. Такое бывает раз в жизни. Береги его.
И все же последняя фраза снова кажется Максиму резковатой, почти как приказ больше не говорить на эту тему. Словно на самом деле было сказано: «Береги это молча!» Если бы Максим не стоял как без рук, нагруженный подарками, то сразу бы ответил, но в данной ситуации он просто следует за виконтом к машине. Там шофер забирает у Максима все вещи, а Сангалло велит везти их в ресторан «Апеллес», в Остию.[90]
— Апеллес был придворным живописцем у Александра Великого, — рассказывает Сангалло. — Он писал портрет его наложницы Кампаспы и сам влюбился в нее. Как только Александр увидел картину, то понял, что она вдохновлена великой любовью, и отдал Кампаспу Апеллесу в жены. Я считаю, что так же должны поступать и многие другие: признавать, что страсть другого человека сильнее их собственной.
«Теперь я, конечно, смогу, — думает Максим тем временем, — настоять на том, чтобы мы заехали за Галой». Он знает, как Сангалло потчует своих гостей: «Съешь — ка чуть-чуть этого блюда, попробуй-ка немного вот того. Знаешь что, мы попросим принести всего по тарелочке, чтобы получить полное впечатление от лигурийской кухни.[91] Ну же, попробуй хоть кусочек…
