чувство…
Пробирается вдоль стен к бару с напитками и наливает себе двойной «Бунекамп».
Максим кладет голову Галы себе на колени, берет носовой платок, сворачивает его в жгут и открывает Гале пальцем рот. Чувствует, как ее язык сразу реагирует на это вторжение и обвивается вокруг его пальца. Он опускает его вниз и кладет ей жгут из платка между зубами. И так они ждут. Вместе.
Можно ли их назвать любовниками? Многие задавали этот вопрос, но их любопытство никогда не было удовлетворено. Даже я ничего об этом не знаю, а я ведь общался с ними достаточно тесно. Доверие и отстутствие стыдливости может быть в равной степени свидетельством как близости, так и равнодушия. Кто может постичь любовные перипетии другого? Кто понимает хоть что-то из своих? В песенке на диалекте Трастевере говорится об этом так:
Они целовались, много и, главное, подолгу. Обнимались на всех дискотеках и в парках Амстердама. Летними вечерами катались, сцепившись под кустами перед домом родителей Галы и на поле, где стоял цирк, когда Гала была маленькой. Нет ни одного местечка на их телах, которого бы за эти годы не коснулись губы другого. Но это ли делает мужчину и женщину любовниками?
Во время болезни или после пьянки один убирал за другим рвоту без малейшего отвращения, а потом забирался в испачканную постель, чтобы остаток ночи вытирать другому лихорадочный пот со лба и груди. Но чтобы они ни делали в этой постели, убежденные, что держат в объятиях самое дорогое, что у них есть, сексом они не занимались.
Вместо этого они шли гораздо дальше. Описывали друг другу интимные оттенки своих чувств. Как они занимались любовью с другими или хотели бы заниматься, что они при этом чувствовали и как они могли помочь друг другу разжигать новые страсти. В этом, казалось, один старался перещеголять другого, одновременно поглаживая обнаженную спину своего любимого. От каждого слова и каждой слезы, которыми они делились, они становились и ближе друг к другу, и дальше друг от друга. Пока они выслушивали трепетные признания другого, сердце таяло, а потом, в мгновение обостренной ранимости, вдруг сжималось, как будто из каждого откровения на свежую ссадину капала кислота.
Но ведь именно этим и занимаются любовники?
Но то, что им хотелось бы сказать, они не говорили никогда. И не ожидали услышать, потому что каждый так хорошо знал мысли другого, что сам заполнял неизбежные лакуны. Лучше соединиться языками в поцелуе, чем говорить о том, что понятно и без слов. Так и получилось, что за все эти годы они ни словом не обмолвились о любви друг к другу, но при настоящей большой любви это и не нужно. Желание надежней исполнения. Если это не любовники…
С другой стороны, они оставались актерами. Так что, возможно, они играли друг перед другом роли, в которые сами потом поверили.
Гала приходит в себя на железной кровати в огромном сводчатом зале госпиталя Фатебенефрателли. Максиму не удалось прогнать санитаров, которым в панике позвонил Фульвани. Они привязали Галу к носилкам и увезли в старинную больницу на острове Тиберина, чтобы сделать анализ крови и энцефалограмму.
Первое, что Гала видит, — это деревянная конструкция нефа шестнадцатого века. Над темными балками покачиваются волны света. Всегда трудно понять, где заканчивается бред и начинается реальность. Она не сразу осознает, что это на самом деле потолок, на котором играют отблески. Один из прожекторов, направленных на старинный мост, освещает струящиеся воды Тибра. Потом все идет быстро. За несколько минут она понимает, что произошло. Но только через два часа Гала полностью приходит в себя и снова крепко стоит на ногах. У нее болит голова, но она ни за что не хочет сразу идти домой.
— Мне нужно ощущать вокруг себя жизнь, — говорит она.
И голландцы в обнимку покидают остров, уходя из сияния прожекторов во тьму ночи.
— Знаешь, я точно не помню, — говорит Гала, потягивая самбуку.[79]
Максим пытается понять, действительно ли Гала забыла, что произошло между ней и Фульвани. После приступов у нее из памяти выпадают целые куски. Но он в данном случае сомневается. Гала избегает смотреть ему в глаза. Вполне может оказаться, что она просто не хочет рассказывать.
В глубине кафе, единственном на Трастевере, где так поздно еще можно перекусить, после полуночи зажглись огни на маленьком подиуме. На него поднимается молодая женщина. Очень полная. Взбирается с трудом. Позади нее встают два музыканта — пожилой аккордеонист и маленького роста юноша с тубой.
Гала берет Максима за руку и пожимает плечами.
— Может быть, вспомню, а может, и нет.
Женщина встает, подбоченившись, и начинает петь. На местном диалекте, так что Гала с Максимом не понимают ни слова.
— Разве ж можно всем подряд показывать такие слайды? — спрашивает Максим через некоторое время.
Ты мне всегда говорил, что мне нечего их стыдиться. Да› нечего. Но всему свое время и свое место.
Певицу сменяет пожилая супружеская пара. Женщина в костюме, украшенном страусиными перьями. Мужчина сбрасывает накидку, под ней — трико из золотой парчи. Время от времени женщина что-то кричит, и жилистое тело мужчины принимает ту или иную позу. Удерживает ее несколько секунд, сильно сосредоточившись, словно это требует сверхчеловеческого напряжения. Затем расслабляет мышцы, подпрыгивает и восклицает:
— Опа!
Он изображает «дискобола», «похитителя сабинянок» и нечто вроде «умирающего галла».
После этого веселье быстро заканчивается. Максим, еще ухмыляясь, смотрит на Галу. Она плачет.
— Я сделала это ради тебя, — говорит она, — позировала обнаженной на этих фотографиях. Ради чего еще?
Они следят за движениями мужчины в золотом трико.
— Как тебе такое пришло в голову? — говорит Максим, не глядя на Галу. — Если ты это делаешь, то это твой выбор. Порой очень странный.
— Сумасшедший, — соглашается она совершенно серьезно. — Совсем чокнутый! — Словно подводя итог всей жизни, вынося окончательный приговор, добавляет: — Мы с тобой оба чокнутые!
— Ты делаешь то, на что никто другой не осмелится. А ты делаешь это запросто. И я смотрю на тебя и думаю: «Боже, как я ее люблю, эту сумасшедшую».
Максим чуть не плачет. Так его растрогала мысль, что можно делать совсем не то, что от тебя ждут.
— Ты очень хотел поехать со мной в Рим, — говорит Гала холодно. — Эти фотки дали нам такую возможность. Я всегда считала их нашими билетами. Сегодня я снова пустила их в ход, потому что думала, что они нам помогут.
