Журнал со сказками «ню» уже два дня как вышел из печати, когда Максим положил его на стол перед родителями Галы. Он пришел вместе с ней из страха, что Ян Вандемберг устроит дочери взбучку. Это было бы не впервой. Отцовский импульс оградить дочь от боли был настолько сильным, что он готов был поставить Галу во все углы разом, чтобы она не пострадала в будущем. Однажды он вытащил горящую головешку из камина и бросил Гале в голову, из-за того, что она отказывалась надеть шлем для езды на мотоцикле.
На этот раз реакции не было никакой.
_ Ты мог бы хоть чуть-чуть поинтересоваться, — сказала обиженно Гала.
— Этот журнал для меня все равно что открытый гроб, — сказал Ян, не отрываясь от газеты. — Смотреть в него нет никакого смысла. Зло уже произошло.
Журнал продолжал лежать там, где его и положили, пока стол не начали накрывать для ужина. Когда Гала взяла его, чтобы освободить место для тарелок и салфеток, Ян выхватил его у нее из рук. Некоторое время было слышно только, как он шуршит страницами и пыхтит трубкой. Только когда Галу позвали на кухню, Ян взглянул на Максима поверх журнала.
— Ну-с, сударь, этим будут наслаждаться многие мужчины. В каком-то другом измерении даже можно было бы сказать, что с вашей стороны это очень благородно, показать миру то, что вы могли оставить для себя одного.
Прежде, чем Максим смог ответить, вошли остальные члены семьи. Когда все сели, Ян поднялся. Одну за другой вырвал фотографии из журнала.
— Смотри, Анна, — вот, что мы с тобой породили. Сказки.
Он подошел к камину, бросил все изображения своей дочери в огонь и смотрел на них, пока не догорел последний кусочек.
— Надежды стариков обращаются в дым, чтобы молодежь из него строила свои собственные воздушные замки.
Ян взял нож для мяса со стола. И прежде чем вонзить его в ростбиф, закрыл глаза и произнес молитву:
— Господь, благослави эту трапезу и храни женщину, что я люблю, и странных существ, волею судеб появившихся из нее на свет. Аминь.
Ааокоон борется с резиновым змеем. Мужчина в золотом трико заканчивает свое выступление.
— Настоящий художник, — растроганно говорит хозяин траттории, положив на стол счет. — В свое время он был мировой знаменитостью. Тело Апполона. Изображал античных героев без страховочной сетки. На раскачивающейся трапеции, под куполом цирка. Кроме него, никто не мог такого. Теперь он слишком стар, чтобы летать, но позы принимать может по-прежнему.
— Впечатляет, — говорит Гала.
Ей действительно понравилось. Она растрогана, но хозяин не верит. Обиженно пожимает плечами и забирает деньги из блюдечка.
— Рыба, выброшенная на берег, хватает воздух ртом. Или ему и от этого отказаться?
За развлечение приходится дорого платить. Наценка такая огромная, что Максиму с Галой, чтобы рассчитаться, приходится выгрести последние телефонные жетончики. У них не остается ни лиры даже на автобус, ну и что? Это Рим. Их надули, но ночь теплая. Довольные, они сворачивают на первую попавшуюся улочку, ведущую к Тибру. Гала смотрит вверх и видит табличку с названием улицы. Как раз вовремя. Она успевает ее прочитать, прежде чем гаснет свет. На этой улице, в близлежащих к ней и, похоже, во всем районе.
Я всегда говорю правду, но кто хочет в нее верить? Всю жизнь я слышу о себе, что я преувеличиваю, тогда как я показываю исключительно то, что вижу. Люди смеются и пожимают плечами, словно я шучу. Они недоверчиво качают головой только потому, что сами не замечают взаимосвязи событий в своей повседневной жизни. Не могут или не хотят? Мою действительность они называют фантазией. Долгое время меня это волновало, но теперь я вижу, что волноваться нечего. Они не видят того, что вижу я. Мы слушаем одно и то же радио, но мой приемник иначе настроен. Я вижу и слышу не то, что они, но это не менее правдиво. Более того, идя людям навстречу, я всегда все старался смягчить. На самом деле в людях гораздо больше гротеска, чем я изображаю, а то, что с ними происходит, еще фантастичнее и невероятней. Но они не хотят верить.
Так вот, улица, по которой идут Максим с Галой, после того как погас свет, называется Виа делла Люче.[80] Зачем мне такое придумывать? Чтобы мне поверили, мне бы лучше об этом умолчать. Придумать другое название, если на то пошло. Говорю я об этом только для того, чтобы дать пример случайностей, которыми вымощен жизненный путь Галы.
— Ты видел? — спрашивает Гала, заливаясь смехом. — Ты видел, как называется эта улица?
И бросается Максиму на шею от радости. Такие вещи поражают ее всегда гораздо больше, чем его. Она наслаждается намеками на существование глубинных взаимосвязей в мире. Максим с течением времени привык к таким совпадениям, происходящим в присутствии Галы. Это одна из тех особенностей, которые его завораживают в ней. Внушают благоговейный страх. Словно мелочей не существует, и во всем просвечивают глобальные взаимосвязи. Ему это напоминает некоторые фрески в древних римских соборах, цвет которых потускнел и на штукатурке остаются лишь углубления от линий первоначального рисунка.
И вот именно по этим линиям контуров, через неописуемый муравейник, каковым является Рим, Гала, в конце концов, окажется на моем пути. В этом великолепие правды: правда позволяет себе такое, чего мы не решились бы придумать. Нет, пожалуй, единственное, что по — настоящему трудно представить себе, это то, что люди не видят, что я тщательно изображаю их такими, какие они есть, и что я показываю им их мир таким, какой он есть. Мы переживаем одно и то же в одной и той же реальности, только видим разные ее аспекты.
Лежа обнаженной на покрытой перьями спине андерсеновских диких лебедей, Гала уже во время фотосессии прочитала в глазах у Максима, каково положение вещей. Она была смешна, но он ей ничего не сказал. Фотограф попросил ее посильнее отставить зад. Осветители направили лампы так, что последние тени, что еще прикрывали ее, исчезли. Рядом сидело несколько членов редакции, пришедших в тот день посмотреть на съемки, за которые они так дорого заплатили. Им было жарко. Ассистент открыл где-то окно. Перышки огромной птицы заколыхались на сквозняке. Фотограф снова попросил ее прогнуться. Просьба прозвучала резче, чем в первый раз.
— Давай же, крошка, чуть больше, люди хотят хоть что-то увидеть.
Один из сотрудников хихикнул. Максим сидел среди них. Он тоже слышал слова фотографа. Но ничего не предпринял. Сидел, положив ногу на ногу. И смотрел. Ему было стыдно. Это было ясно. Гала старалась поймать его взгляд. Настойчиво. Глазами молила его вмешаться, помочь ей выйти из этого положения. Хватило бы нескольких слов. Тогда бы она смогла взять халат и уйти со сцены, но он только подбадривал ее взглядом.
Всего лишь короткое движение ресниц, но оно нарушило их внутреннюю связь, и в эту секунду Гала почувствовала себя совсем брошенной. Ей хотелось закричать от страха, но она знала, что никто не будет ее слушать, и решила сэкономить энергию, хотя понятия не имела — для чего.
Подобно тому, как у утопающего в открытом море появляется спокойная уверенность от осознания, что надежды на помощь больше нет, так и у Галы возникло ощущение незначительности теперешней борьбы в сравнении с тем сражением, что еще грядет. На мгновение ей показалось даже интересным выдержать это испытание, только чтобы увидеть, как жизнь выкрутится из этого положения. Именно в этот момент в Гале забила ключом неожиданная сила, а в глубинах под волнами ее одиночества родилось новое сознание.
Взгляды всех мужчин, сидевших по сторонам, — фотографа, его ассистентов и визажиста, всей редакции и среди них Максима скользили по ее телу. Они переплетались с ветром, дующим над каналом и влетающим в открытое окно полуподвала, где проводились съемки. Взгляды проносились смерчем по комнате, играли на ее шее, боках, ягодицах, ступнях, икрах, взмывали вверх между ног и леденили низ живота. Гладили ей кожу, волоски которой то вставали дыбом от холода, то опять опускались, будто приглаженные невидимой рукой.
Как колющую боль, Гала впервые ощутила в полной мере угрозу, исходящую от мужчин; это застало
