С любым мужчиной, с любой женщиной? Тебе получается все равно?
— Как раз нет.
— С подругой, незнакомкой… все равно, если тебе хочется?
— Да нет же.
— А если ты кого-то любишь?
— Это совсем другое дело.
В голосе Максима слышится раздражение, но он берет пальто в ногах и бережно накрывает Гале спину. Гала натягивает его на плечи. Когда Максим снова начинает говорить, его голос становится мягче. Он говорит осмотрительней.
— Похоти мешает даже дружба. Любовь же для нее вообще роковая штука. Быть сладострастным — это значит желать обладания. Овладевать и чтобы тобой овладевали. Вторгаться, прорываться, повелевать. Это скорее охота, а не любовь. Ту, кого я люблю, я хочу боготворить, а не стрелять в нее.
Гала смотрит ему в глаза через плечо.
— Тогда боготворимая готова, — говорит она лаконично и со вздохом снова ложится на подушки. Игриво. Разводит руки. Ставит стакан на пол.
^ Я хочу смотреть на нее снизу вверх, — смеется Максим, — а не сверху вниз!
И сам верит в это. Собственные слова возбудили его. Он садится на нее, берет ее за запястья и придавливает к постели.
Любить, Гала, — это не просто трахаться, а восхищаться.
Она смотрит ему в лицо.
— Не в настоящей жизни, — говорит она, — а в мечтах.
Улыбка медленно сходит с ее лица. Она хмурится неожиданно и гневно. Трясет головой, пытается высвободиться. Только когда она издает крик и с такой силой вертит головой, что ударяется о столбик кровати, Максим понимает, что игра закончилась. Испугавшись, он отпускает ее, пораженный ее яростью.
— Ты не имеешь права делать людей более великими, чем они есть. Это жестоко.
— А почему ты хотела бы оставить их мелкими? — говорит Максим, запинаясь, в поисках аргументов.
— Чем человек меньше, тем больше ему кажется мир. Чем он несовершенней, тем больше он сможет развиваться.
Максим кладет ладонь ей на лоб, на то место, где она ударилась.
— Ты пьяна.
Так они и сидят, потому что не знают, что им еще делать, как чересчур заигравшиеся дети, которые ждут, когда их найдут.
— Идеальный образ — это тоже карикатура. Только в нем увеличено не безобразное, а прекрасное. Разве сможет кто-нибудь этому соответствовать?
Максиму кажется, что Гала плачет. Ее голова вздрагивает под его рукой, но он ничего не говорит. Он даже не шевелится, и когда она снова начинает говорить, то она уже спокойна.
— Это ужасно, когда тебя видят более красивой, более хорошей, более значительной, чем ты есть. Когда в тебя верят безоговорочно, ты чувствуешь свои недостатки еще острее. Тебя видят не такой, какая ты есть, а какой ты могла бы быть. В этом скрывается причина ярости многих людей. Ты ощущаешь свой шрам, лишь когда его кто — то гладит. Вот рана, которую наносит восхищение.
И в новом году неделя проходит за неделей без каких-то признаков жизни со стороны Снапораза или хотя бы самого отдаленного из его вассалов. Разочарование лежит как обломок скалы в потоке римской жизни Максима и Галы, и с каждым днем его намывает все больше и больше. Не обсуждая это друг с другом, каждый пытается по-своему перелезть через растущий остров потерянных надежд. Максим, как обычно, выбирает более безопасный способ. Он больше всего хочет вернуться в Голландию, хотя не хочет себе в этом признаться. Рана, нанесенная отказом Снапораза, никак не исцеляется, и Максим выдерживает все только ради Галы. Но теперь, когда и ей грозит не лучшая доля, Максим считает своим долгом не причинять ей еще больше страданий. Была б его воля, они бы насладились Римом до последней лиры и затем, ранней весною вернулись бы домой, на одну мечту беднее, но на опыт — богаче. Тогда они стали бы больше удоволетворены своей голландской жизнью и через несколько лет вспоминали свои приключения, посмеиваясь над своей наивностью.
Галу же обуревают сомнения. Картина за картиной она проигрывает в своей памяти сцену в офисе над Студией № 5.
«Снапораз передумал, — крутится у нее в голове. — Я была слишком вялой. Я должна была бы сказать что — то остроумное, находчивое, дерзкое. Что-то такое, чтобы его задеть, если надо — вызвать раздражение, все что угодно, лишь бы произвести впечатление. Но нет, мне выпал уникальный шанс, а я его проворонила; наивный ребенок, воплощенное разочарование! Хотя, с другой стороны… великий человек показал свою заинтересованность. Да, он был заинтригован. Пусть ненадолго. В этом нет никакого сомнения. Значит, должно было быть что-то, из-за чего он потом передумал. Наверное, я слишком толстая. Нужно срочно похудеть. Хотя ему нравятся пышные женщины. Может быть, я недостаточно толстая? Может быть, мне надо наоборот немного поправиться? Я слишком некрасивая. Слишком странная. И голова у меня чересчур большая. Вот в чем дело, голова у меня слишком велика для моего тела. В этом есть гротеск. Я похожа на карикатуру на женщину. С другой стороны, ему нравятся необычные типажи. Возможно, я недостаточно оригинальна? Да, скорее всего, слишком типичная. Поэтому-то он ничего не видит в Максиме. Максим слишком красив. В красоте нет ничего особенного. Но я и не красива, нет, просто неинтересная, таких как я, — миллион…».
Гала, занимаясь самобичеванием, прокладывает труд, ный маршрут, и когда, в конце концов, она снова выплывает на поверхность, то замечает, что цепляется за одну всепоглощающую мысль, что приносит ей боль.
«Надо было пойти одной, — упрекает она себя. — Без Максима. Снапораз не увидел в нем ничего особенного, поэтому и во мне больше не заинтересован. Он, конечно же, думает, что мы — пара, а вот если бы я пришла одна… Итальянец всегда итальянец. Женщина существует для него только тогда, когда он видит, что у него есть шанс. Максим — золото, и делает все ради меня, но здесь он висит камнем на моей шее».
И эта мысль пугает ее и вырывает из длительной задумчивости. Она чувствует одновременно отвращение к себе и сострадание к Максиму. Снова найдя Максима посреди стремнины, она хватает его за руку, словно больше никогда не отпустит, и, обойдя препятствие, они на долгое время оказываются еще ближе друг другу, чем раньше.
Но Гала в отличие от Максима, как ни странно, ни на секунду не испытывает отвращения к человеку, который является причиной их беспокойств.
Максим участвует в ежедневных репетициях в Римском оперном театре с тем же смирением, с каким Наполеон слушал рассуждения охранника на Эльбе о разных стратегических новшествах. Со сдержанной гордостью, равнодушным взглядом и четкой решимостью покончить со своей наивностью Максим расхаживает туда-сюда по картонному Форуму в мало что скрывающей тунике из крепдешина.
Перерывы он проводит в телефонной будке на Пьяцца дель Джильо.
Обзванивает агентства. В знак протеста в нем вспыхивает древний актерский огонь, который иногда называют «надежда получить работу». Все, что угодно, лучше, чем быть живой декорацией.
Днем, после обучения хореографии — три шага вперед, два шага вбок — Максим ждет вместе с другими статистами за кулисами, когда его вызовет ассистент режиссера. Сангалло так одевает высоких статных молодых римлян, что сильные мышцы их шеи и спины остаются обнаженными, а тренированные ноги видны до паха. Каждый из юношей, похоже, знает себе цену. Максим с завистью наблюдает за тем, с какой легкостью они демонстрируют свое тело друг перед другом, и без конца обсуждают свои достоинства и других. Иных интересов у них нет. Музыку они не слушают. Ничего стоящего внимания не обсуждают. Сначала Максим себя чувствует как трюфель на горстке гальки. «У них есть внешность, у меня — талант», — думает он. Но постепенно он понимает, что молодые люди считают его одним из них, и оценивают его так же, как друг друга. Когда они его впервые просят напрячь мышцы груди, он в своей надменности рад, что уже успел натянуть футболку. Но вскоре Максим убеждается, что интеллект в этом
