кругу не котируется, и начинает придавать больше значения физической форме. Когда юноши делают комплимент мышцам его бедер, он, польщенный, рассказывает, какие жестокие упражнения он делал в Амстердамской театральной академии, чтобы добиться такого результата, а когда его единогласно просят разрешить сравнить его мышцы и гимнаста из их компании, Максиму это даже доставляет некоторое удовольствие.
«Не может быть, что я принадлежу к этой группе, — думает он, — наверное, из-за плохого освещения они видят во мне одного из них, но я не собираюсь отставать…» И с некой гордостью захлопывает книгу и приподнимает свою солдатскую юбку.
Молодые люди проводят так день за днем долгие часы под жаркими софитами. Свежий воздух редко попадает за занавес, который ограждает импровизированный уголок для статистов. Они стоят отдельно от всех, за переносной декорацией, изображающей один из соборов Форума, так что их не видят ни хор, ни солисты. В итальянской опере эти миры веками существуют раздельно, здесь действует более строгая иерархия, чем за стенами Ватикана. Может быть, поэтому однажды, посередине второй недели репетиций, Максим вздрагивает от свежего ветра, внезапно коснувшегося их полуодетых тел. Он рассеянно оборачивается и смотрит прямо в лицо Лилианы Зильберстранд.
— Ах, вот где они вас прячут! — говорит меццо-сопрано. — Я уже начала думать, что все вы мне приснились.
Зильберстранд — шведская придворная певица и, по слухам, закадычная подруга шведской королевы. Это объясняет ее стиль. Она стоит, подбоченившись, высокая и стройная. Свет, проходя сквозь занавес, который она придерживает одной рукой, создает вокруг нее краснокоричневый ореол.
— Но нет, мужчины здесь — настоящие.
Она вдыхает запах их пота и наслаждается с закрытыми глазами.
Зильберстранд поет партию Сесто, роль, изначально написанную для кастрата. Ее принадлежность к мужчинам пока выражается лишь в серебряной кирасе, застегнутой поверх костюма, в остальном такого же, как у всех статистов. Но у нее серьезные планы по собственному преображению.
— Давай, покажи мне: как ходят мужчины? Как вам удается не вилять бедрами? Я хочу играть убедительно, поэтому — прочь стеснение, сделай из меня солдата, одного из вас. Где парень держит руки и почему всегда сидит, широко расставив ноги? Я правильно предполагаю?
Сопрано не оказала бы большего впечатления на них, даже одев бикини. Одна половина юношей в шоке, потому что никогда не видела оперную певицу, желающую играть, как актриса, другая — оттого что женщина хочет стать похожей на них. Как бы то ни было, за несколько секунд группа рассыпается, и каждый остается сам по себе. Зильберстранд наслаждается их вниманием.
— Как мужчина пьет, я уже все знаю, — говорит она и достает бутылку.
Зубами вытаскивает пробку и выплевывает ее в угол. Подносит бутылку ко рту и пьет. При этом сохраняя, как и при любых обстоятельствах, ту же грацию, как на банкете по случаю Нобелевской премии. Вытирает рот тыльной стороной ладони.
— О Dei, che smania и questa, — лихо поет она, — che tumulto nel cor! [135]
Зильберстранд ставит ногу на табурет и по-приятельски обнимает Максима.
— Предводитель должен быть со своими людьми, — подумала я.
В утро премьеры «Милосердия» Гала достает из сумочки последнюю противоэпилептическую таблетку. Она настолько искрошилась, что не осталось и половины дозировки. Кроме того, уже истек срок годности, но у Галы нет выбора. Сегодня вечером она смотрит спектакль, зажмурившись. Римский Форум, возведенный по проекту Сангалло из блестящего мрамора, купается в свете, делая больно ее глазам. Пока Максим на сцене, Гала изо всех сил старается на него смотреть, но у нее начинает ужасно болеть голова. Контуры Максима расплываются. Она едва видит, как Максим протягивает руку переодетой в мужчину певице и уводит ее вверх по лестнице Капитолия — две сияющие фигуры, постепенно исчезающие за ее слепым пятном. Гала вздыхает с облегчением и закрывает глаза.
— Е chi tradisci? II piii grande, il piu giusto, il piii clemente![136]
Гала в темноте слушает певицу.
Две женщины встречаются друг с другом после представления в лимузине, в котором Сангалло везет их и всех статистов в Остию.
Шторм, волны накатывают на набережную, разбиваясь о террасу прибрежной гостиницы. Соленые капли стекают по окнам оранжереи, примыкающей к ресторану, в ней тепло и влажно. В центре застекленного помещения стоит огромный торс из белого мрамора. Конденсированная влага блестит на каменной коже, как пот. Это фрагмент гигантского Гермеса, который в древности возвышался над молом. Теперь мускулистое тело без рук и ног стоит среди пальм и орхидей. У подножия фигуры накрыт стол для прибывшей компании. Сангалло выбирает себе место. Молодые люди рассаживаются вокруг него.
— Вы — самое прекрасное вознаграждение за мой тяжкий труд, — говорит он, радушно кивая при этом и двум женщинам.
— Я польщена, «- говорит Гала, — как женщина в вашем мужском клубе.
И она позволяет им себя дразнить, томно и благосклонно, подобно пантере, которая дает себя дрессировать на выступлении, потому что прекрасно знает — если что, она покажет, кто на арене хозяин.
Зильберстранд, наблюдающая этот цирк с понимающей улыбкой, приобнимает Максима за талию.
— Как ты думаешь, отчего мужчины, которые никогда по-настоящему не захотят женщину, так любят окружать себя самыми необычными экземплярами нашего пола?
— Откуда я знаю? обиженно говорит Максим. — Просто это так.
Она смотрит на него с удивлением.
— То есть ты считаешь, что мне нужно просто смириться с этим?
— Я люблю кого-то или не люблю. Меня интересует лишь одно — насколько человек необычен. Единственный ли он в своем роде. Только та, похожей на которую нет во всем мире, может вызвать во мне желание.
Некоторое время спустя. Стреляют пробки. Зильберстранд и Гала рассматривают компанию. Некоторые юноши закатывают рукава и меряются силой. Остальные стоят вокруг них и подначивают, так горячо, словно от их поддержки что-то зависит.
— Ты ошибаешься, — шепчет певица. — В этот мужской клуб нас пригласили не как женщин.
— А как кого?
— Мы здесь с тобой для того, чтобы соответствовать тому женскому образу, который у них есть.
И какой он?
— Гротескный.
Гала смеется вместе с ней.
— Настоящие женщины, которых можно встретить везде — на улице, в автобусе, даже на телевидении — это обычные женщины, на них мужчины, возможно, женятся, но никогда и ни за что не приглашают в свое братство. Они спят с ними, но не любят окружать ими себя в свободное время.
— Не верю, что можно быть настолько примитивным, даже если это мужчина.
— Но на тебя и на меня они реагируют иначе. Мы с тобой, ты ия — больше самой жизни. Мы не больше других, в нас больше гротеска. Необычные, вызывающие и в то же время недоступные, — с такими женщинами мужчины чувствуют себя хорошо.
— Ты говоришь сейчас о наших бюстах и ягодицах?
— Я говорю о тех чертах, которые преувеличены, как у оперных персонажей, когда ты — или обольстительница, или мстительница, воплощенная страсть или героиня, но никогда — не полноценный человек. Нам позволили сегодня вечером быть в их компании — поэтому, чем ярче мы продемонстрируем нашу женственность, тем мужественней они себя почувствуют. Они выбиваются из сил, они бесятся, они шалят, но десять раз подумают, прежде чем коснутся нас, прежде чем по-настоящему обратят на нас свое внимание.
Звучит диско. Управляющий надеется таким образом заглушить грохот надвигающегося шторма. Несколько статистов танцуют, чтобы развеять скуку. Певица делает движения руками в ритме свинга,
