Снапораз не позвонит сегодня вечером, но она все равно не ложится спать всю ночь. Чем дольше тишина, тем более страстно она мечтает о его звонке. Время от времени она ненадолго засыпает.
— Галеоне, Галеоне! — приглушенно звучит из-за занавеса.
Даже в полусне Гала знает — вряд ли Снапораз в этот момент думает: пожалуй, я позвоню сейчас этой голландке и разбужу ее. Но тем не менее, как только один из ночных посетителей виллы спешит по гравиевой дорожке, она сразу же просыпается, полная радостной надежды. Больше, чем возможности сыграть в его фильме, она хочет — час от часу все сильнее — возможности еще раз поднять этот занавес его строгости, даже если для этого ей придется всем своим весом повиснуть на талях.[206] Впервые, хотя она еще этого не осознает, она проходит прослушивание не для его фильма, а в его жизнь.
— Страдаешь от любовной росы? — спрашивает Джеппи.
Было еще темно, когда Гала зашла на кухню в субботу утром. Джеппи наливает воду в кофейник- гейзер и ставит на плиту.
— Мужчины плетут свои сети по вечерам, всегда говорила моя мать. Их паутина так тонка, что ночью ее не видно. Но утром!.. По утрам она становится заметна, совсем чуть-чуть, вскоре после рассвета, незадолго до того, как испарится роса, висящая на нитях.
На большом столе стоят медные кастрюли, которые нужно почистить. Гала берет одну из них и начинает оттирать.
— Так она предупреждала меня. «Даже если хочется вечером, — говорила мама, — всегда дождись утра». Когда ты сможешь увидеть паутину, будет уже поздно. Тогда ночь уже зайдет слишком далеко.
Кипящая вода бьет фонтанчиком и начинает пробиваться сквозь кофе. — Хоть бы раз я ее послушалась!
— Я плохо спала, — говорит Гала.
— Это заметно.
Джеппи прижимает прыгающую крышку к кофейнику, удерживая пар, и наливает кофе.
— Вот, это соскребет ржавчину с твоей души.
Гала рассматривает себя в зеркальце. Что если Снапораз вдруг сейчас позвонит? Ведь такой бы она не смогла показаться? Волосы в беспорядке, а глаза опухли, словно она всю ночь проплакала.
— Не так! — Джеппи выхватывает зеркало из рук Галы. Плюет на медную сковороду, вытирает рукавом и держит перед собой.
Зеркало покажет тебе, кто ты есть, просто женщина, красивая или безобразная, не более того. В неровностях этой сковородки можно увидеть разные лица. Сковородка разбивает меня на кусочки, как кривое зеркало, и в этих кусочках я вижу разных женщин.
Она вздыхает, довольная тем, что видит, и держит сияющую сковородку перед лицом Галы.
Так я рассматриваю себя уже долгие годы, — продолжает Джеппи. — Вначале я представляла себе всех тех женщин, которыми я могу стать. Теперь я воображаю женщин, которыми я могла бы быть раньше.
Гала рассматривает искаженные лица, глядящие на нее из погнутой меди.
— Зачем мне видеть ясный образ женщины, в том возрасте, когда у нее уже растет борода? — говорит Джеппи, — лучше я сама составлю красивую картинку из этой смеси искаженных носов и расплывающихся подбородков.
Галин портрет непрерывно перемещается по медной сковородке.
— Чем неотчетливей себя видишь, тем больше возможностей что-то из себя сотворить.
Большую часть войны мы с Джельсоминой провели в квартире ее тети. Все парни моего возраста были военнообязанными и должны были сражаться за Дуче. Чтобы избежать этого, я старался не показываться на улице. Пока было светло, я сидел дома, много рисовал и пытался развлечь себя фантазиями о действительности. Но я был нетерпелив. Мне казалось, что вся жизнь проходит мимо меня. Однажды я решил прогуляться до Пьяцца-ди-Спанья. Как назло, в тот момент там были военные, которые отлавливали скрывающихся от призыва. Я слишком поздно их заметил, и когда хотел вернуться, дорога назад была уже отрезана. Нас загнали на Испанские ступени.[207] Там каждого допросили немецкие солдаты. Дело шло медленно, потому что они плохо говорили по-итальянски, и все пойманные делали вид, что их не понимают. Я старался найти выход, но ничего не приходило в голову. Я просто молчал, и меня посадили в грузовик. Нужно было что-то предпринять, чтобы выбраться отсюда. Грузовик тронулся. Я был абсолютно спокоен. «Если бы это был твой сценарий, — сказал я себе, — что бы ты заставил сделать главного героя?»
В тот момент на Виа Делла Кроче появился молодой блондин-офицер. Под мышкой зажат большой пакет вафель «Форлари», лучших вафель в Риме. Из шикарного пористого теста, покрытого глазурью и с начинкой из изюма в бренди объедение! Я выпрыгнул из кузова и, распахнув объятия, побежал к офицеру. «Вольфганг, Вольфганг!» кричал я взволнованно, словно давно его не видел, и бросился ему на шею, словно очень соскучился. Грузовик притормозил, но стрельбы не было. Затем поехал дальше вместе с остальными ребятами, словно вез овец на бойню. Офицер в ужасе уронил вафли и пытался объяснить, что его зовут не Вольфганг. Я извинился и совершенно спокойно свернул на Виа Маргутта. Там зашел в первый попавшийся антикварный магазинчик. Это было совсем крошечное помещение, но я, как ненормальный, целый час ходил там кругами, будто рассматривал коллекцию. Думаю, что владелец магазина все понял. Но ничего не сказал. Я ходил туда-сюда между зеркалами в огромных рамах в стиле рококо. Все это время у меня в голове крутилась лишь одна мысль: «Я спасен, я спасен».
С тех пор я стал больше доверять мгновенным решениям. Чем чаще человек попадает в безвыходные положения, тем лучше он находит выход.
Гала целыми днями сидела в своей комнате, словно война бушевала за стенами дома, а не у нее в голове. Все это время она ждала у телефона. Пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Пыталась спать, но не могла остановить поток мыслей. Пыталась разозлиться на Снапораза.
Но злилась лишь на себя, потому что знала, что простит его сразу же, как зазвонит телефон.
Но телефон не звонит. Хотя нет, один раз. Это Максим. Он приехал в горы и жаждет рассказать о своих приключениях. Он слышит в ее голосе беспокойство. Но не допытывается о причине, а желает спокойной ночи и прощается, потому что Гале нужно, чтобы линия была свободна на тот самый случай. В конце концов, к вечеру третьего дня Гала вспоминает о еде. Дома ничего нет. Перед самым закрытием она бежит в супермаркет и обратно. Она отсутствует всего десять минут. Вероятность, что режиссер позвонит именно в этот момент, ничтожна. Но когда Гала стоит в очереди в кассу, ее внезапно охватывает паника. Она лезет без очереди, в спешке не может найти мелочь, дает изумленной кассирше купюру в пятьдесят тысяч лир и выбегает на улицу, не дожидаясь сдачи.
Почти семь часов! Как можно отсутствовать в такое время. Каждый итальянец в это время дома. Если Снапораз решит позвонить, то, конечно, выберет этот час, когда все нормальные люди, как известно, дома. С чего ей взбрело в голову именно сейчас пойти в магазин? Гала бежит быстрее, но подворачивает ногу на своих высоких каблуках. Тогда она снимает туфли, сует их в сумку с продуктами и босиком перебегает Пьяцца Унгерия, не обращая внимания на машины. Сначала она проклинает свою собственную глупость, потом Максима, который мог бы сходить за покупками, если бы не катался сейчас на своих дурацких лыжах. Пока она бежит, ее панику сменяет подавленность. Она не замедляет бег даже на острых камушках на тропинке к дому, но, вставляя ключ, даже не прислушивается к возможным последним трелям из — за полной убежденности, что звонок Снапораза она уже пропустила. Дома она падает на кровать, открывает коробку с шоколадками и съедает все, даже не почувствовав их вкуса.
Когда, наконец, звонит телефон, она крепко спит. Полночь, Гала лежит одетая на кровати посреди сумок с продуктами. Телефон звенит семь, восемь раз, и только после этого она в ужасе просыпается. Вскакивает с кровати. За две секунды вспоминает все слова, отрепетированные за прошедшие дни: отстраненное приветствие, шутка, надо выглядеть раскованной, потом что-то теплое и сердечное, и, наконец, она неохотно согласится на все, что ни предложит великий человек. Она протягивает руку к трубке, но прежде, чем взять ее, колеблется. Нельзя казаться нетерпеливой. Пропускает еще два звонка, чтобы Снапораз не подумал, что она только и делает, что сидит дома и ждет, когда он позвонит. Как бы то ни было, когда она, наконец, подходит к телефону, я уже повесил трубку.
