Раздвигает шторы и распахивает окна. Но наш герой опоздал. Гала лежит без чувств с пеной у рта и закатившимися глазами.
Он хватает ее, не нежно, а раздраженно и нетерпеливо. В ярости несет ее безжизненное тело под душ и направляет холодную струю на ее лицо. Через несколько секунд он чувствует, как ее грудная клетка рывком расширилась, чтобы набрать воздуха. Ее ступни ищут опору на гладких плитках. Она отворачивается, чтобы вдохнуть, но Максим насильно продолжает держать ее лицо под струей. Она хрипит, она кашляет, она почти задыхается, но Максим не уступает. Эту роль он играл так часто. Он раскрывает ее губы своими и наполняет ее рот своим дыханием. Пока она не перенимает его ритм, он не ослабляет хватку. Она еще слишком слаба, чтобы стоять, а он уже исчерпал все свои силы. Вода потоками стекает по их щекам. Так, не размыкая объятий, они садятся на пол. И остаются сидеть, трясясь от холода.
Долгое время все идет по-прежнему. Максим и Гала постоянно вместе, как в первые месяцы после приезда в Рим. Максим балует Галу как только можно. Каждые два часа он бегает в «Джолитти»[215] купить для нее большую порцию мороженого, пока боль не пройдет и прокушенный язык снова сможет выносить твердую пищу. Это был на редкость тяжелый приступ. Она, наверное, не принимала таблеток целых три, а то и четыре дня, но Максим не делает ни одного намека на ее беспечность. «Я должен ее поддержать, — думает он, — как она поддерживает меня. Все, в чем я ее упрекаю, я так же легко могу отнести к себе».
Он не спрашивает ее и о Снапоразе, но старательно избегая его имени, Гала рассказывает Максиму все, что он хочет знать. И как назло, именно на этой неделе фото режиссера украшает в Риме сотни стен. Уже просочилась новость, что он получит почетного «Оскара», и везде, где бы они ни гуляли, с постеров «Дженте»,[216] рекламирующих интервью с ним на первой странице, на них смотрит Снапораз. Максима мучает искушение пририсовать на каждой фотографии зубы вампира, рога и раздвоенный хвост.
Желая скрыться от взгляда Снапораза, Максим спускается с Галой в подземный Рим. Они с удовольствием проводят там целые дни. Вместе открывают «Митреум»[217] под базиликой Святого Климента и обследуют подвалы Каракаллы. [218] В святых катакомбах вдоль Аппиевой дороги они убегают от гида и группы туристов и с воодушевлением блуждают по бесконечным коридорам, совсем как я в 1932 году, когда отстал от родителей и заблудился. Возбужденно перекрикиваясь при свете зажигалки, они проходят на большой глубине под пастбищами до Тор Маранции,[219] где, наконец, выбираются на поверхность через люк у здания инспекции на Виа Аннунциателла.
Первое, что они видят, как только глаза привыкают к дневному свету, — это постер «Дженте», но усмешка Снапораза прячется за объявлением цирка «Орфей», где на этой неделе главная достопримечательность — клоун Мимил. То, что осталось от Снапораза, похоже, Галу ничуть не трогает. Чтобы убедиться, что ему удалось вернуть прежнюю Галу и между ними все будет по-старому, Максим уезжает вместе с ней на несколько дней за город. Обнявшись, они бродят по раскопкам в Серветери,[220] столь же веселые и беззаботные, как этруски,[221] изображенные на своих могилах в танцующими, ныряющими и плавающими вместе с дельфинами. В Вольтерре[222] Максим и Гала подолгу стоят перед бесчисленными урнами, на которых изображены супружеские пары на смертном одре, трепетно обнимающиеся с улыбкой на устах, и мои главные герои шепчут друг другу, словно это написано в их сценарии, что были бы счастливы, если бы смогли так же умиротворенно уйти в вечность вместе.
— Это он! — кричит Джеппи в ажиотаже. — В моем доме! Он сейчас в доме, но в любой момент может уйти.
На ней поеденное молью праздничное платье, которое облегает ее, как кишка свиную колбасу. Со своим медным зеркалом в одной руке и с кисточкой для румян и угольным карандашом для глаз — в другой консьержка семенит по полуподвалу в поисках лучшего освещения. Отталкивает Максима с Галой, вернувшихся без гроша в кармане после долгих выходных, проведенных в этрусских захоронениях в Питильяно.[223]
— К вам опять пришел любовник? — подкалывает Максим.
Джеппи опускает зеркало и торжественно смотрит на него.
— Не только мой, но любовник всех итальянских женщин!
Солнечный луч освещает ее макияж. Техника осталась неизменной еще со времен, когда она подрабатывала ассистенткой в похоронном бюро при кладбище в Тесстаччо.
— Марчелло посещал наши спальни чаще, чем наши супруги, хотя приходил туда только в наших мечтах.
— Марчелло… тот самый Марчелло?
— Чаще, чем наши мужья, говорю я, и с гораздо большей страстью! Господи боже мой, при одной мысли о нем я начинаю потеть, как шлюха в церкви.
Она поворачивается спиной к Максиму и чуть-чуть приподымает волосы.
Его задача — застегнуть ей молнию на платье, бывшем ей впору во времена ее юности.
— Но зачем он к вам пришел? — спрашивает Гала.
— Все-таки не ко мне, везунчик; нет, прошли те времена, когда у мужчин был тонкий вкус. Но моя новость ничуть не хуже: он пришел за тобой. Только за тобой! Представь себе, Марчелло здесь, чтобы взять тебя с собой! О, устроить такое способен только синьор Джанни.
— Его прислал Джанни?
— А кто же еще? И только попробуй еще раз сказать, что сомневаешься в том, что наш благодетель святой!
Гала хватается за руки Максима. После чудесного времени, проведенного с ним, страх, что от нее снова чего-то ждут, лишает ее уверенности в себе. Но она быстро приходит в себя. Пусть это небезопасная территория, однако достаточно хорошо ей знакомая. Она знает, что ей предстоит. Нужно торопиться. Нервная дрожь, сотрясающая Галу, сродни той, что чувствует актриса, когда ее днем просят спасти вечернее представление, сыграв старую звездную роль. Она берет у Джеппи ее зеркало, держит его в стороне от лица, чтобы разглядеть отражение из-за черного пятнышка перед глазами, и видит подтверждение своим наихудшим опасениям.
— Он не должен видеть меня в таком виде.
Гала нервно теребит волосы. Мысль, что она появится неподготовленной перед таким мужчиной, как Марчелло — кинозвездой и сердцеедом, заставляет ее забыть о том, что ее состояние гораздо менее плачевное, чем у Джеппи.
— Посмотри на меня, это же невозможно? Что он подумает?
— Конечно, невозможно, — ворчит Максим, — и я пойду и скажу это ему.
Ее неуверенность ранит его. А он-то надеялся, что ему удалось вернуть прежнюю Галу! Именно теперь, когда их совместные прогулки дали ей возможность снова стать самой собой. Несколько дней подряд он мог гордиться ею, как прежде. Он хвастался ею. Когда она шла с ним под руку, он наслаждался взглядами прохожих, и когда они кричали вслед: «Complimenti alia mamma!» [224] — Максим всегда тайно радовался, словно это он сам произвел Галу на свет. И когда молодые парни, пуская слюни, слезали с мотороллеров или мужчины среднего возраста выходили из своих спортивных машин, что случалось много раз на день, Максим не вмешивался, а с наслаждением поджидал Галины отточенные реплики, которыми она их отшивала, и когда они, получив от ворот поворот и несолоно хлебавши, уходили, прижимая руку к причинному месту, он демонстративно целовал свою возлюбленную взасос с таким высокомерием и самодовольством, словно это он только что был так неотразимо остроумен.
Но не проходит и пяти минут, как они дома, и Гала начинает растворяться у него на глазах, точно сон в утренней дымке. Он вынужден наблюдать, как ее мужество, которое он занимает у нее, ее покидает, и она пугается какого-то имени. Максим не может простить знаменитому незнакомцу, что Гала снова внезапно сомневается в себе. Максим не может простить это Марчелло в той же степени, в какой не может простить самой Гале.
— Где этот тип? — кричит он воинственно.
