вкусная вода, налей-ка еще, я что-то не напился. А отец потом на остановке падал.
— Ребята! — крикнула кондукторша, сдвигая дверь.
— Тише, ты! — вскинулся Колька.
— Рязань! — прошептала она.
Он укрыл Даню одеялом, подоткнул. Вышли в коридор.
— Пусть поспит, высадим потом.
— Ребята, ему нужен детский билет, сейчас такие правила. Я не могу. А если начальник поезда пойдет? Нет!
— Пойдемте, поговорим, пожалуйста.
Коля и женщина ушли в купе проводников, а Димка спустился на перрон размяться.
— Пиво, горячие пирожки. Пиво, горячие пирожки… Картошечки не желаете… Сигареты, сигареты…
Минут через пять появился Колька и попросил закурить.
— Ты же не курил? — удивился Димка.
— А-а, одну можно, — он блаженно щурился на солнце.
Докурили, но Колька переминался с ноги на ногу, не собираясь уходить.
— Ребята, пива не хотите?
— Слушай, Дим, тут вот какое дело! — он кашлянул в платок, посмотрел, нет ли крови, и свернул его. — Я вот что-то подумал, может, нам этого пацана с собой взять, а?
— А почему бы не взять-то, Коль? — испуганно согласился Димка.
— Пива возьмите, ребята? Пива никто не желает? Пиво, орешки, сушеные крабы…
— Я вот думаю, какие документы нужны на опекунство.
— А он останется? Он видишь какой независимый.
— Я ему PSP подарю с играми.
— Пошли, уши отваливаются.
— Пиво, холодное пиво… Сигареты…
Купе было пустое и какое-то оскорбленное — вещи перевернуты, сумки вскрыты. У Кольки пропал PSP и пятьсот долларов, у Димки — только швейцарский нож.
— е мае!
— Действительно, Мурый, — удивился Димка и автоматически прохлопал нагрудные и внутренние карманы со всем своим капиталом.
— Дурак он, маленький!
В купе зашел глухонемой, стал предлагать прессу и детские игрушки.
Коля лег и отвернулся лицом к стене. Приходила проводница.
— Заявлять будете? — спросила она.
Дима пожал плечами и покачал головой. Женщина положила на стол доллары, которые Колька отдал ей за мальчика.
Ночь. Димка вышел в коридор. Монгольский, усмехающийся лик луны за окном темнеет от пролетающих дымом облаков и снова светлеет. В тамбуре лязгают обледенелые сцепки, дымятся и вспарывают пространство. Вспыхнул, кувыркнулся и канул во тьму полустанок. На вокзалах пусто, горят окна, кресты рам лежат на цементном снегу, и разбегаются в ночи одинокие российские люди. У Димки тревожно сжималась душа. Вычеркнул себя из Москвы, едет в такую дыру, из которой нормальные люди не знают, как вырваться, везет с собой больного, по сути умирающего человека.
— Что же будет? — выдыхал он вместе с сигаретным дымом. — Что?
Снова с грозной томностью клубились и вращались на одном месте оренбургские газовые огни. Отрывались и таяли в небе косынки плазмы. Стремительно блестели рельсы на снегу. Там и сям виднелись фиолетовые фонарики, будто светящие внутрь самих себя. Нарастал свет большого города, появились железные ящички на тараканьих ножках, трубы каких-то коммуникаций, и поплыл над ними такелаж железнодорожного узла. Вагон отчаянно скрипел и ерзал. Надменные вокзальные динамики объявили о прибытии поезда.
В здании оренбургского вокзала вповалку спали беженцы — мужчины, женщины, старики, дети — приходилось осторожно переступать через головы и баулы.
Блеклыми штрихами стыла над площадью луна. Дымились светящиеся трубки реклам. Димка вдохнул и сжал ладонью нос — больно, будто его бритвой срезали, и он хлюпает кровавыми дырочками.
— Градусов сорок пять, Коль, не меньше, — словно извинялся Димка.
Тот молчал.
— Такое раз в десять лет бывает, повезло нам с тобой.
Коля молчал и втягивал голову в плечи.
— Не то плохо, что здесь люди хреново живут, — продолжал Димка. — А то хорошо, что здесь хоть кто- то живет и что-то еще делает в такие морозы.
— Вот что, Митяй! — Коля резко встал. — Ты меня извини, а я назад, в Москву, хватит приключений, е мае!
Ноздри его дымились.
— Да все нормально, Коль, пройдет этот депресняк! Сейчас в машину сядем, согреемся.
— То этот пацан, дурак, то ты со своими морозами, аж зубы ломит, и в носу хрустит!
— Приедем к бабе Кате, она нам баньку стопит. Хорош! Хоть на деревню мою посмотри, а там поступай, как хочешь.
— Здесь лето вообще бывает?
— Такое же, только с плюсом.
— Я тока щас понял, чего ты меня тащишь — тебе слесарь-механик нужен!
Дима не отвечал, чтоб не поругаться. Сразу найти машину не удалось. Никто не хотел ехать в те края, ругали дорогу, занесенный буранами грейдер и даже волков. На заднем стекле “Фольксвагена” — наклейка: “Хочу домой, в Германию!” Димка поглядывал на Колю и растерянно усмехался. Уже светало, когда к ним подошел толстый мужик.
— Дяденьки, а вам далеко за Соль-Илецк надо?
— Ченгирлау, слышали?
— Слышал, не глухой. Поехали, у меня “уазик” “председатель”!
— Поехали! — хором закричали они.
— По деньгам не обидите? Мне ведь прямо в Ченгирлау и надо, летеху с таможни забрать.
— Да какие разговоры, поехали быстрей!
— Тем более там дорогу “Ка семьсот” пробил угольником.
— Поехали!
В советской, полувоенного образца машине было холодно, как в картонной коробке.
— Ща, мужики, ща, я печку включу.
Ждали на улице.
— У-удивительный вопрос, почему я водовоз? — неспешно напевал водитель. — Это вам еще повезло, вчера под пятьдесят было или больше, градусник сломался.
— Коль, ты меня извини, у тебя ухо посинело. Давай я снегом потру.
— Я те ща потру!
— Па-атому что без воды… Что-то вы на охотников не больно похожи, — мужик усмехнулся из кабины и посмотрел на Колькину обувь.
— А мы и не охотники в общем-то, — Димка пожал плечами.
— …без воды — и не туды, и не сюды! На, Маугли, погрейся! — мужик впихнул Кольке лохматые комья унтов. — Залезайте, там тулупом большим накройтесь с головой.
Наконец, хрустя и щелкая промерзшими боковинами, “уазик” тронулся. Димку все не покидала мысль заехать к Галинке, оставить ей половину суммы, а другую накопить за ближайшие годы. Но воротило с души от этих расчетов, циничная грязь Галинкиных требований тенью ложилась даже на Ивгешку, остужала его
