— Обе дают такие показания, что ни одному слову нельзя верить. Затвердили наизусть, как им кажется, предосудительное поведение Стаси, которое сами же и выдумали, и уцепились за эту сказку зубами и когтями…
— Это и я заметила, а её добродетель тоже придумали?
— Эта самая добродетель их-то и спровоцировала!
— Значит, здесь источник заговора? Ты уж, будь добр, определись, кто тут на Климчака наезжает: его собственная сестрица с подружкой или доблестная полиция Плоцка? Ведь как мы до сих пор наблюдали, свидетели упорно пытаются подставить Стасю, из чего неким странным образом должно следовать жуткое преступление нашего злоумышленника. Полная галиматья, сам чёрт тут ногу сломит.
— Обвинение не чувствует в себе достаточно сил, чтобы вникать в психологию юных дам второразрядной метрополии…
— Обвинение компрометирует себя такими идиотскими вопросами, которые бьют даже вопросы судьи, а, казалось бы, судья здесь вне конкуренции!
Почему эта старая развалина до сих пор не на пенсии, кто ему подсуропил это дело?!
Кайтусь зыркнул на пани Ванду и занялся чрезвычайно трудным делом — попытался прикурить сигарету, которая сопротивлялась со страшной силой. Адвокат Островский вздохнул, хмыкнул и снова фыркнул, не сказав при этом ни слова. Патриции опять почудилась какая-то искорка, и она уставилась на пани Ванду. Журналистка считала её человеком честным и порядочным, несомненно, осторожным, но не трусливым, которому случается иногда и правду сказать.
— Я, — призналась пани Ванда, веселясь всё больше. — Я получила сверху общую указивку отыскать в нашем воеводстве глупейшего судью, ибо менее глупого не удалось бы подписать на обвинительный приговор. А этому всё едино, и так давно уже пора на пенсию. Из жалости его ещё в Плоньске держим по- свойски, вот и пригодился.
— Кошмар, — заявила Патриция с отвращением. — И я об этом даже написать не могу, ведь никто не поверит. Что-то мне подсказывает, что не один горотдел Плоцка на Лёлика окрысился. Не вырос ли на него зуб ещё у более высокой инстанции?
Ответа она не получила. Пани Ванда разглядывала её с большим интересом, а отличное настроение Кайтуся скисло, словно молоко перед грозой. Патриция хранила молчание не более двадцати секунд, но в глазах её мелькнуло нечто, что с успехом могло заменить длинную речь. Через двадцать секунд опасное «нечто» исчезло, всё вернулось в норму, и Патриция продолжила весьма саркастически:
— Если героине предстоит торжественный выход в финале, то сначала должна выступить Зажицкая — пружина всего спектакля. Это хоть предусмотрено? Или у вас свидетели появляются, как бог на душу положит?
— Не трудно догадаться, что героиня возглавляет кампанию защиты… — начал было Кайтусь, но правом голоса пользовался недолго.
— Что ты мне тут, цветик, рассказываешь? Главная обвинительница — и свидетелем защиты? Господин адвокат, что всё это значит? Сей дьявольский план ваших рук дело?
— Зажицкая, — смущённо вякнул Островский.
— Жертва, обвинительница, потерпевшая окажется в когтях господина адвоката, — поспешил вмешаться Кайтусь, вложив в свои слова максимум эмоций, на которые был способен. — И тогда мы увидим, что произойдёт, может, она, сама того не сознавая, подтвердит выдвинутые против неё обвинения и выдаст свои чувства к насильнику?
В этот момент Патриция готова была дать голову на отсечение, что Кайтусь опять установил персональный контакт с жертвой и на этот раз успел проинструктировать её должным образом. Раз судья оказался безнадёжен и реформированию не поддавался, надеяться оставалось исключительно на пострадавшую. В конце концов, этот обвинительный приговор, чёрт знает кому так понадобившийся, должен был иметь хоть какие-то юридические основания.
— Боюсь вас огорчить… — Журналистка вновь обращалась только к пани Ванде. — Но я сейчас в полной растерянности. Пока только догадалась, что готовится некое сказочное свинство, скрашенное баснословной глупостью, вполне достойной умственного развития судьи. Что не Его Честь это придумал, ясно. Ему такие взлёты интеллекта недоступны. Кто — не знаю, но у меня странное чувство, что тут пытаются убить сразу двух зайцев, а то и трёх, а следы ведут на самый верх. На чью же это мозоль несчастный Климчак умудрился наступить?! Интересно, на каком уровне заканчивается слабоумие…
— Чьё? — подозрительно поинтересовался супруг пани Ванды, отодвигая стул.
— Высших инстанций, — вежливо объяснила Патриция. — Ведь не успеем оглянуться, как апелляция выбежит из зала суда и, похоже, обе стороны бросятся на неё независимо от результата. Разве не так?
Супруг пани Ванды поспешил опередить апелляцию и выбежал из комнаты, а адвокат Островский тихонько захихикал.
— Одна сторона, моя милая, одна сторона…
Кайтусь пренебрежительно пожал плечами:
— Апелляция ничего им не даст…
Патриция подумала, что такое просто невозможно. Дурацкие показания девиц, по-идиотски, вопреки всем правилам проводимое судебное следствие, старый маразматик за судейским столом… Конечно, придурка в высших сферах найти не проблема, но не такого же! Или всё это дело замешано на связях, а Кайтуся прислали, чтобы он имитировал обвинение и держал на коротком поводке трухлявого птеродактиля…
Она собралась с мыслями и добавила:
— И этот некто наверху очень меня интересует… — замолчала и оглядела присутствующих. Нет, в такое просто не верится. Это было бы слишком глупо и противно. — А ещё мне кажется, что под ногами начинает хлюпать третье дно, — грустно закончила она.
«Третье дно» пани Ванда приветствовала лёгкими, практически беззвучными аплодисментами.
Перед Высоким Судом предстала Зажицкая.
Она вполне соответствовала образу, созданному показаниями свидетелей и обвиняемого. Очаровательная девушка, сексапильная, невысокая, стройная и изящная. Было в ней что-то от ласки, ну и, разумеется, перебор в одежде и макияже. Она явно решила выглядеть эффектно, вот только не понятно, для кого этот эффект предназначался, не для судьи же с заседателями? Посади по обеим сторонам от судьи два пня в скучных деловых костюмах, никто бы подмены и не заметил. Вероятно, она постаралась на всякий случай — по привычке.
Зал суда понемногу наполнялся. На первом ряду вместе сидели Гонората и уже опрошенная Павловская. За «греческим носом», занимавшим своё прежнее место, перешёптывались какие-то две мамаши, явно допущенные на слушания по родственным основаниям. Чьи это были матери, Патриция понятия не имела.
Только сейчас она вспомнила, что собиралась расспросить о «греческом носе» пани Ванду, и, надо же, совсем из головы вон! Кто он такой и почему тут сидит? Кайтуся спрашивать — дохлый номер, всё равно правды не скажет, а только привязался бы с глупыми намёками, а то и подозрениями, да ещё постарался бы связать интерес Патриции к этому типу с делом об изнасиловании, в рамках которого он бичует всеобщее падение нравов…
Напяль на себя распутная Зажицкая хоть кокошник со страусиными перьями, судью бы это не впечатлило. Обстоятельства её знакомства с подсудимым он оставил в небрежении, сразу перейдя к самому интересному:
— Когда вы вступили с ним в связь?
Зажицкой вопрос не понравился. Заметно было, что она рада была бы отказаться отвечать и чувствовала себя весьма неуютно.
— Ну, недавно, в августе.
Патриция удивилась. В предыдущих показаниях август фигурировал, но создавалось впечатление, что не успел Климчак выйти из ворот тюрьмы, как эта самая Зажицкая тут же к нему в объятия и кинулась. А получается — ничего подобного. Прошло без малого полгода, прежде чем они определились. Интересно, кто проявлял инициативу, а кто сопротивлялся, и как это так произошло, что всего-навсего двухмесячный роман
