Сестры еще помолчали – но молчание было хорошее, без неловкости и напряжения.
– Марин… А ты на меня зла не держишь?
– Да что ты, сестренка! То есть сперва, конечно, было, да, не без этого. Но потом поняла, что все, в общем-то, правильно. Я ведь и актрисой захотела стать, только на тебя глядя. Думаю, уж если Машка в актрисы, а я, красавица писаная, чем хуже? Теперь-то понимаю, что у тебя – талант. А у меня так… баловство по глупости. Я на этой карусели до тошноты накаталась и до чертиков в глазах. Тут ведь как? Вход – рубль, а выход – два. Надо успеть сойти вовремя. Мне вот Сашка помог. Он в наркологической клинике завотделением. Тащил меня, тащил и вытащил – как мышка репку! Так что ты смотри, сестренка, осторожнее там. Хотя ты ведь умница, сама все понимаешь…
– Олеська, ну почему-у, почему опять все как было?! – рыдала в подушку Маша.
А преданная Олеська, теперь игравшая при Маше роль агента, домработницы и няньки Арины Родионовны, гладила ее по спине – утешала. Гладила молча, потому как знала: до поры до времени Маша в ответных репликах не нуждается, ее вполне устраивает стихия импровизированного монолога.
– Почему у нее опять – все? Муж, семья, дом, любовь… Ребенок! Нет, мне не жалко, пожалуйста, пусть! А у меня?! У меня ничего нет! Работа, работа, одна проклятая работа! Да если бы там в «Табакерке» или еще где в приличном месте, а то в сериалах – позорище, а не работа. Плохая роль – плевок в вечность, говорила Раневская, а я только и делаю, что плюю, плюю! А мне ведь уже почти тридцать лет! Ужас! Меня никто, никто не любит! Поклонники? Чепуха! Они готовы порвать меня на части, но они меня не любят! А так – ни один человек, никому не нужна просто Машка Винецкая с ее тараканами, а только актриса, знаменитость! У-ууу…
– Дурочка ты, Машка, – наконец веско и рассудительно вступила Олеся. – Ты – талант. Ты – знаменитая актриса. У тебя большое будущее. И ты обязана. На платок, вытри сопли, и пора собираться. На поезд опоздаешь.
– А я не поеду! – взвилась Маша. – Ты видела, что там за роль? Да одно название чего стоит – «Секс в маленьком городе»! Тьфу! А текст? Дебильный! И даже хуже!
– Машка, тебе очень идет, когда ты злишься. Только глаза не прищуривай, тебе еще Онисимов говорил. Давай по кофе, и поедем, да?
Тяжело поднявшись, Олеся протопала на кухню варить кофе, у них был такой ритуал – выпить по чашечке кофе на дорогу.
Маша, немедленно перестав реветь, вполоборота повернулась к зеркалу. Посмотрела так и сяк. Расслабила мышцы лица. Помолчала, собираясь с мыслями, и произнесла:
– О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так… Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы… Я теперь знаю, понимаю, что в нашем деле – все равно, играем мы на сцене или пишем, – главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни…
– Маш, из Киева звонят. Возьмешь трубку? – опять возникла на пороге Олеся.
– Да, примерно так… – пробормотала Маша, отворачиваясь от зеркала. – Давай телефон. Алло? Конечно, еду, как же иначе? Сегодня, да. Нет, поездом, я только в поездах и успеваю роли учить.
– Уважаемые пассажиры! До отправления поезда Москва – Киев осталось пятнадцать минут! Повторяю. Уважаемые пассажиры!..
– Олеся, ты иди уже, а то вон дождь собирается. Успеешь до метро. Я же не маленькая, – увещевала подругу Маша, которой очень хотелось спрятаться в купе от любопытных взглядов.
– Нет уж, вот тронется – тогда и я домой, – отказалась Олеся, которой, напротив, очень нравилось то, что на них с Машей постоянно оглядываются. – Ой, Машк! Смотри – Онисимов! Да вон, вон! На том перроне!
Маша посмотрела в ту сторону, куда тыкала пальцем невоспитанная Олеська, и в самом деле увидела своего бывшего любовника. Потный и всклокоченный, он тащил за собой огромный чемодан на колесиках, через плечо у него висела тоже немаленькая сумка, а свободной рукой он прижимал к себе малыша. За ним на высоких каблуках выступала ослепительная красотка с капризным и высокомерным выражением лица. Она что-то говорила Онисимову в спину, он, оглядываясь, оправдывался.
Странно, подумала Маша, отступив за Олесю, чтоб Онисимов, если вдруг обернется, уж точно не смог бы ее увидеть. И совершенно ничего демонического в нем нет – обычный человек. Все мы обычные. Слабые. Ничего от нас не зависит, на все – воля случая. Вот Марина встретила своего Сашку ненаглядного. А она, Маша, – Онисимова. Значит, судьба, от нее не уйдешь. Что там Маринка говорила про карусель? Надо слезть вовремя? Глупости. У нее, Маши, голова пока не кружится. И если уж играет музыка и горят огни, то надо успеть занять место на самой красивой лошадке, серой в яблоках, с позолоченными копытами, пока его не заняли другие, – и вперед! Надо, как героини Чехова, не бояться жизни, нести свой крест и верить в лучшее!
Маша зашла наконец в купе, где ехала, разумеется, одна. Сунувшуюся было проводницу сухо попросила ее не беспокоить. Вздохнув, посмотрела в зеркало и поправила выбившуюся прядь. Больше придраться было не к чему. Несколько минут смотрела в окно на все ускорявшийся пейзаж – городские окраины, дачные домики, лес… Вспомнила Онисимова, еще раз вздохнула и, достав из сумки сценарий, принялась учить роль.
Мария Винецкая никогда не позволяла себе приходить на съемочную площадку неподготовленной.
Вечные ценности, или Один день из жизни юбиляра
Марина Полетика
Александр Валерьевич Архипов проснулся, как всегда, без пяти шесть. Эта была привычка из прошлой жизни, которую он сохранил на долгие годы. Полежал, прислушиваясь к тишине. Он очень любил тишину и разбирался в ней, как хороший музыкант в звучании оркестра. Тишина может быть угрожающей, смертельно опасной. Может быть давящей, может сводить с ума. Может быть хрупкой, готовой вот-вот разрушиться. Эта сегодняшняя тишина была хорошей, настоящей: за окном пересвистывались какие-то птахи, кого-то звал по имени женский голос. Отсчитывали секунды едва видимые в глубине спальни часы. Где-то далеко раздался телефонный звонок – и сразу стих, значит, Дима взял трубку. Дима – хороший мальчик, расслабленно подумал Александр Валерьевич. Неглупый, ответственный, дисциплинированный. И главное – преданный. Да, это главное. Жизнь его научила: ничто не имеет цены, если за это тебя могут ударить ножом в спину. А если спина прикрыта, то можно идти вперед.
Огромные, как шкаф, часы в деревянном футляре гулко пробили шесть раз. Эти часы он много лет назад купил в Лондоне в антикварной лавке за совершенно сумасшедшие деньги. А притащив их домой, потратил еще столько же, чтобы вдохнуть жизнь в старый механизм и заставить их бить только два раза в сутки – в шесть утра и в шесть вечера. Он любил тишину и ненавидел внезапные звуки. Мастер долго ворчал и упирался, но все же сделал так, как требовал заказчик: часы должны бить два раза в день и молчать, когда их не спрашивают. Архипов привык всегда сохранять контроль над ситуацией.
Что-то он расфилософствовался сегодня. Обычно эти первые пять минут только что начавшегося дня он тратил на то, чтобы порадоваться тишине, одиночеству, прохладному воздуху из открытого в любую погоду окна, теплому одеялу, да всему, что на ум придет. А следующие пять – на то, чтобы вспомнить предстоящие на сегодня дела. Особой нужды в этом не было, в конце концов, на то и существует Дима,
