— Ну что ж, я удовлетворен, — объявил Кириллихов. Толомачук согласно кивнул. Сепелян думал дольше, потом тоже сделал утвердительный жест.
— Вернувшись в Москву, я доложу, что можно приступать к следующей фазе операции, как и было запланировано. — сказал Кириллихов.
Протворнов был доволен.
— Значит, все идет по расписанию. День начала операции — седьмое ноября?
Кириллихов кивнул.
— Еще четыре месяца, — Сепелян усмехнулся. — А кажется, что так долго.
— Это столетие, — возразил Толомачук. — Мы ждали сто лет. Что такое четыре месяца по сравнению с сотней лет?
А Протворнов добавил:
— Что такое четыре месяца по сравнению с властью над миром?
18
На следующее утро Майскевика забрали в лазарет, чтобы лечить последствия' несчастного случая', как доложил о случившемся Лученко коменданту блока майору Бочавину. Час спустя в камеру пришли два охранника и забрали вещи Майскевика, а к обеду установилось общее мнение, что назад он уже не вернется. Официальной причины никто не знал, а вернувшийся Лученко тоже не сказал ничего, кроме того, что вместо Майскевика в камеру В-3 помещают двух новичков. Мак-Кейн работал в механической мастерской и весь день ждал, что придут и за ним, но ничего не произошло. Ему ничего не оставалось, как прийти к выводу, что начальство, по каким-то своим причинам, согласно с версией о несчастном случае. Может быть, Лученко был на крючке в большей степени, чем считали его хозяева. А может быть, они тоже были частью этого. Так или иначе, он прибавил все случившееся к своему списку вещей, которые можно использовать.
Когда Мак-Кейн вернулся в камеру, Нолан протянул ему записочку из толстой сумки с почтой, которую посыльный каждый день приносил Лученко. В ней говорилось, что книга, которую он заказывал в библиотеке, ждет его. Мак-Кейн не заказывал никакой книги, но все-таки отправился туда, и получил цветастую книжонку в мягкой обложке 'Жертва Героя'. Это была одна из стандартных вдохновительных книжечек, которые лепились партией для массового употребления, на обложке был нарисован стандартный советский герой-трудоголик, крепкие мускулы под бронзовой кожей, стальные глаза, каска и отбойный молоток на фоне кранов, бульдозеров и нефтеперегонного завода.
Мак-Кейн взял с собой книжку на площадку для прогулок, и там, смешавшись с толпой азиатов, увлеченно следящих за каким-то сибирским вариантом игры в ракушки, пролистал ее. Листок бумаги, выпавший в его руку, гласил:
Объект содержался в одиночном заключении в штаб-квартире службы безопасности Тургенев. Непрерывные допросы четыре дня. Состояние хорошее. Нет причин для волнения. Сейчас переведена в Замок, закрытая секция, блок Д.
Там еще объяснялось, как Мак-Кейну поддерживать контакт, если ему еще понадобится какая-то информация. Это его особенно не успокоило, но, если верить Скэнлону, источник оказывался достаточно надежным в прошлом, а в любом бизнесе, как заметил ирландец, репутация — все.
Он уже собрался уходить с площадки, когда увидел, что к нему идет Андреев, и остановился, чтобы подождать старика.
— Вы еще не видел двух новеньких? — поинтересовался Андреев. Под курткой у него был одет толстый шерстяной свитер, и, разговаривая, он поеживался, охватив себя руками, как от холода. Мак-Кейн представил его в черном пальто и меховой шапке на московской улице.
— Нет, я был в библиотеке. А что, они уже здесь?
— И только что из училища, если я вообще что-нибудь понимаю в КГБистах. Вы пошумели, как надо, и вам теперь не доверяют ни на дюйм. Это телохранители для Лученко, вот что. Мунгабо уже окрестил их Кинг и Конг.
— Странно, — прокомментировал Мак-Кейн, ожидая, что ему ответит Андреев. — Я думал, что они меня отсюда выставят.
— Нет, Майскевика здесь уже нельзя оставлять. После того, что случилось… Он потерял лицо. После того, что случилось, в камере у него уже не могло быть такого веса.
— А мне посидеть и охладиться не нужно?
— Нет, этого они тоже не сделают. Они ведь хотят, чтобы это был несчастный случай.
— Это я и имею в виду. Почему они так хотят?
— Кто знает, чего они хотят вообще?
Мак-Кейн махнул рукой на площадку для прогулок.
— Так что, сегодня вечером это будет у всех на устах?
— Нет, далеко это не уйдет.
— То есть?
— А так лучше.
Они направились к двери, ведущей в проход между блоками А и В. Андреев, повернув голову, пристально поглядел на Мак-Кейна, будто взвешивая что-то в уме. Наконец он сказал:
— Кажется, вы — человек твердых убеждений. У вас свое представление о вещах.
Мак-Кейн сунул пуки в карманы.
— Некоторых вещах — да. Не знаю… Что вы имеете в виду?
— Те вещи, о которых вы спорили с Ноланом. У вас сильные идеалы.
— Я никогда не думал о себе, как об идеалисте.
— Принципы, может быть?
— Может быть.
Андреев поколебался и продолжил:
— Я уважаю это. Любой, кто хоть чего-то стоит, должен уважать это. Но, знаете, меня тревожит, что вы, наверное, очень уж скверно думаете о России, — прежде чем Мак-Кейн успел ответить, он заторопился. — Вы многого не знаете. Мы гордимся нашей страной, как и вы. Как и вы, мы старательно трудились и много вытерпели, чтобы сделать ее такой, как она есть. Мы превратили нашу Родину из задворков в одну из мировых держав, и расширили свое влияние на весь мир — и даже в космос. Вы должны помнить и о многом положительном, чего мы добились. Творчество. Наша история, наше искусство… Россия родила мастеров слова и мысли, которые повлияли на весь цивилизованный мир, как никто другой. Русские прославили музыку и балет, и в то же время — живопись, архитектуру. А наше гостеприимство и дружба! Вы знаете, что образованные русские ценят выше всего? Хороших друзей и хороший разговор. Ничто в мире не сравнится с верностью русских близких друзей. Побывали бы вы у нас дома на вечере, когда полна комната друзей, и за беседой с водкой и закуской засиживаемся заполночь. Или я сижу дома один, в три часа ночи звонит телефон, это мой друг Виктор, которого я знаю сорок лет, а он говорит мне: 'Евгений, у меня беда, и мне надо с кем-то поговорить. Я сейчас приеду?'. Или Олег: 'Я думал над тем, что ты сказал на прошлой неделе. Мы должны обсудить это'. И что я делаю? Ставлю воду, кипячу чай. Где вы найдете такое в Нью-Йорке? Нет, там мне нужно вставать и идти на работу, и все время преуспевать и делать деньги, деньги, деньги, или улыбаться боссу, которому хочется дать под зад ногой, за что он вышвырнет меня на улицу и я буду спать под фонарем. Ведь так?
Они дошли до улицы Горького, и повернули, чтобы войти в блок В со стороны 'главного' входа.
— Нет, вы не поняли. — ответил Мак-Кейн. — У меня нет никаких проблем с русскими. Я уважаю все, чего требуют русские традиции — все, о чем вы рассказывали. Но сегодняшняя политическая система — она чужда всему этому. Это не настоящая Россия.
— Да, мы тоже сделали немало ошибок, это так, — согласился Андреев. Особенно во времена Сталина. Согласен, мы все еще слишком бюрократичны. И эта паранойя по отношению к иностранцам. Видите ли, русские очень беспокоятся о том, что подумают о них другие люди. Для нас невыносима мысль о
