том, что мы предстанем в плохом свете или какое-нибудь сравнение будет не в нашу пользу. Как хозяйка, которая без ума от своего дома, и не впустит внутрь никого, если там неприбрано. И нас еще очень огорчают многие вещи. Поэтому мы и прячем себя от всего мира. Но это меняется. Когда-нибудь мы покажем миру. Я уже не доживу, наверное… но это случится.
— Что ж, когда это случится, я вздохну с облегчением.
Они немного прошли в молчании. Потом Андреев продолжил:
— Это кино вчера — там был мой отец, с армией Конева, которая соединилась с американцами в Германии. Несколько месяцев шли разговоры, что теперь они будут драться с американцами. Отец рассказывал, что некоторые солдаты плакали, когда слышали это. Они не могли понять, зачем.
— Жизнь может быть безумной.
— А вы ее понимаете?
— Я устал пытаться. Я просто верю, что когда должен — платишь, когда тебе должны — берешь, что имеешь — защищаешь, если можешь помочь помогаешь. А в остальном занимайся своим делом и оставь других в покое.
— И вы не хотите разрушить Советский Союз?
— Нет. Если только он не попытается разрушить нас.
— А если вы решите, что он вот-вот попытается? Вы нанесете превентивный удар?
Мак-Кейн понял, в чем дело.
— Как Майскевику?
— Нас учили, что капиталисты начнут последнюю, отчаянную войну, они выйдут из своего последнего окопа и попытаются спасти себя, но не покорятся неизбежному триумфу мирового социализма.
— Посмотрите на Китай, Японию и всю остальную Азию и расскажите мне про триумф мирового социализма еще раз. Мне кажется, что все наоборот — и в окопах сидим не мы. А впрочем, может быть, мы точно так же думаем о вас.
Андреев грустно покачал головой.
— Нет веры, нет веры, — вздохнул он. — Почему всегда получается так? Знаете ли, я однажды слышал историю про двух потерпевших кораблекрушение. Они спасались на деревянном сундуке, полном воды и съестного, в море, полном акул. Но чтобы залезть внутрь сундука, нужно было одному из них спуститься в воду. А у них было весло, так что второй мог отгонять акул. Но если бы он не отогнал акулу и позволил бы, чтобы его товарища съели, он бы один остался с сундуком, полным еды. Они оба знали, что если поверят друг другу, то, может быть, выживут оба. А если с едой останется только один, то он-то выживет наверное. И ни один из них не прыгнул в воду, потому что они не доверяли друг другу. И они умерли от голода, оба, на сундуке, полном снеди. — Андреев посмотрел на Мак-Кейна. — Здесь та же проблема. Как ее решить?
Мак-Кейн задумался.
— Я думаю, прежде всего надо решить, кто из нас акула.
Они остановились на площадке перед блоком В. Мак-Кейн посмотрел на привычную картину, потом его взгляд вернулся к Андрееву. Он неожиданно удивился: за что мог попасть в такое место такой, казалось бы, безобидный человек?
— Что вы сделали, чтоб попасть сюда?
— А, это смешная история… Семьи у меня не осталось, и я вызвался добровольцем, когда колония заселялась. Но им не понравилось кое-что из того, что я говорил, и вместо того, чтобы отправить меня обратно, они заперли меня здесь. Подрывной элемент — вот как меня назвали.
— Немногие в вашем возрасте попадают в космос.
— Ха! Насколько я помню, меня это не беспокоило. Забавно. Я даже не помню, как следует, полет. Кстати, и многие другие чувствовали себя так же. Как во сне. — Он сделал паузу и потер виски. — Даже если я просто вспоминаю об этом, и то очень утомляет. Да мне все равно уже пора отдыхать. Я уже не молод, не то, что вы… Если вы позволите, я, наверное, пойду.
— Конечно. Спасибо за разговор. Доброй ночи.
Андреев скрылся в камере. Мак-Кейн заметил Скэнлона и Ко за одним из столов, и направился к ним. Это могло быть плодом его воображения, но несмотря на слова Андреева о том, что сплетня не распространится, он чувствовал: множество глаз следит за ним; слишком многие отводили взгляд, когда он оглядел площадку.
— Как дела у Андреева? — спросил Скэнлон.
— Он всегда казался мне очень одиноким человеком. Поэтому он много говорит, а я слушаю. Он приехал сюда только потому, что внизу у него нет семьи. — Мак-Кейн обвел рукой площадку. — Может быть, теперь все они — его семья. Я не думаю, что он когда-нибудь задумывался о возвращении.
— Да… — Скэнлон с интересом посмотрел на Ко. — А ты когда-нибудь задумывался о возвращении?
— Нисколько. — Ко набивал свою длинную обкуренную трубку смесью табака и травок, которую он обычно курил. — В этом нет смысла. Кроме того, там, откуда я прибыл, не все считают то, что я совершил, почтенным поступком.
Ко никогда не говорил, откуда он считал себя родом. — И это очень важно, конечно. Возможно, что там мне пришлось бы значительно хуже, чем здесь.
— А ты не хочешь внести свою лепту в то, что многие называют век Азии? — поинтересовался Мак- Кейн. Ко с шумом раскурил трубку.
— Возможно, я уже сделал это.
Он несколько раз затянулся, и его усилия были вознаграждены облачком ароматного дыма, который он выдохнул в воздух.
— А что ты сделал? — настаивал Мак-Кейн.
— Может быть, когда-нибудь я расскажу вам об этом, — загадочно ответил Ко. — В любом случае, чему предназначено случиться, то случится, и это долгий путь, со мной ли, без меня. Я думаю, что все Христы, Наполеоны, Гитлеры и Чингиз Ханы вовсе не влияли на историю. Они всего лишь немного ускоряли или приостанавливали ее ход на пути к неизбежным событиям.
— Так что Азия в любом случае должна была расцвести в двадцать первом веке?
— Да, конечно. У вас был Мальтус, и вам казалось, что ваши ресурсы истощаются, у нас был Конфуций. Но люди — вот единственный ресурс, который важен, ибо человеческий гений творит все остальное — а ведь у нас тридцать процентов мирового прироста населения. Если взглянуть на это именно так, то неизбежность происшедшего очевидна.
Скэнлон слушал, наклонив голову набок, словно вещи открывались перед ним в совершенно новой и неизвестной перспективе.
— Продолжай, Ко. Это мысль. Так ты говоришь, что все это было неизбежно, так?
— Очевидно. — Ко пожал плечами. — Но Запад сам ускорил процесс.
— То есть? — не понял Мак-Кейн.
— Вы превратили Третий мир в колонии и задержали его развитие на века. Но поступая так, вы просто натягивали пружину. А когда после Второй мировой войны пружина распрямилась, ничто не могло сдержать той энергии и пыла, с которым наверстывалось упущенное. За полстолетия в Азии произошли такие социальные перемены, на которые Западу потребовалась тысяча лет. Америка потеряла уверенность в себе — черта, которую мы ценили в ней больше всего. Вы совершили ту же ошибку, что и британцы сотню лет назад.
— Конечно, доверить бриттам… — пробурчал Скэнлон. Ко продолжал, не обращая внимания.
— Сила и состояние их правящего класса были привязаны к одряхлевшей промышленности. Вместо того, чтобы идти в ногу со временем, они попытались отстоять устаревшую технику. Но это не сработало. Лев не может жить в одной клетке с зеброй: либо он будет голодать, либо зебра будет съедена.
Это была правда, подумал Мак-Кейн. Пока две державы, олицетворявшие собой Старый Мир, неподвижно сцепились в вечном пате, авангард Нового мира шел вперед с энергоплотной промышленностью на ядерной энергии, энергии, которая будет питать все двадцать первое столетие и понесет человечество к звездам.
— Всякому овощу свое время. — заметил Скэнлон.
