сказал о тебе, Но было ясно, что он тебя не нашел. Прошло несколько дней; он бродил по дому, как грозовая туча. Даже его сука Флора забивалась от него подальше. Потом в один прекрасный день все изменилось. Дядя вышел к обеду улыбаясь, зато глаза Элизабет были красны от слез.
– Снова? – спросила Дженнифер, но он, к счастью, не услышал.
– Она нашла возможность остаться со мной наедине после обеда и все мне рассказала. Ты не поверишь, Дженни, но дядя Гернинг требовал, чтобы она разрешила ему выдать себя за тебя, чтобы она вышла за Ферриса, или как там его теперь зовут.
– Будто бы это я?
– Да. Он сказал, что Феррис никогда не видел ни одну из вас, и ему все равно, на ком жениться. Все, чего он хочет, – это получить хозяйку политического салона, ну и, конечно, состояние, но дядя сказал, что с его, дядиными, перспективами Феррису должно быть все равно, чье состояние он получит – твои восемьдесят тысяч фунтов или то, что он может дать Элизабет.
– Невероятно, – сказала Дженнифер. – И что же сделала Элизабет? Полагаю, заплакала.
– Дженни, ты совсем не понимаешь, насколько она чувствительна. Ведь это же ее родной отец! Как она могла пойти против него? Особенно – ну, ты знаешь дядю Гернинга. Он не очень-то вежлив, особенно когда сердится.
– Да, – согласилась Дженнифер, – совсем невежлив. Итак, моя кузина Элизабет согласилась притворяться. Что же, интересно, заставило ее изменить решение?
– Как же, сам жених. На следующий день он приехал, чтобы сделать формальное предложение. Здоровенный чернобровый грубиян, Дженни, да и по возрасту он ей в отцы годится. Одно слово – надутый щеголь, разнаряженный в пух и прах, будто он в Сент-Джеймском дворце, а не в Суссексе, и горд, как дьявол. Со мной разговаривал так, будто я – деревенский дурачок, едва выдавливал из себя слова в разговоре с дядей и тетей – ну, это-то меня не больно трогало, – а уж бедняжку Лиззи просто довел до истерики.
– Расплакалась прямо перед ним? Ну и обручение!
– Нет, что ты, после того как он уехал! Пойми, он остался только на одну ночь, а на следующий день не соизволил остаться даже к обеду; только посмотрел на Лиззи и тут же приказал подавать свою коляску, и был таков: поехал, несомненно, к своим собутыльникам у Ватье. А мы остались: Лиззи в истерике, дядюшка упрекает ее, что, мол, была недостаточно мила с милордом… Как будто ему это было нужно! Господи, да он может проглотить Лиззи, не жуя. Ты бы все-таки была ему не по зубам, Дженни. Ты не так чувствительна, как моя дорогая бедняжка.
– Да уж! Ты, кажется, принимаешь меня за амазонку. Но все-таки скажи, как эта твоя тонкая душа Элизабет нашла в себе силы решиться на такой отчаянный шаг – бегство?
– А что еще ей оставалось? Папаша толкует только о брачных контрактах, а мамаша о свадебных нарядах!
– Что же она не подумала сказать жениху об обмане? Насколько я понимаю, это быстро решило бы все проблемы.
– Сказать ему? Да бедняжка боялась даже взглянуть на него! Да и дядя все время подслушивал под дверью.
– Угу, – сказала Дженнифер, – но это уже другая история. Так что бедная девочка собрала все свое мужество и убежала с тобой.
– Да, ну не молодец ли? Мы все продумали в тот же вечер, но, конечно, не осуществляли наш план, пока положение не стало совершенно отчаянным. Если бы времени было побольше… Но не прошло и двух недель, как милорд прислал очередное запугивающее письмо: он, видите ли, хочет поскорее связать всех узами. Он, мол, будет иметь честь быть у нас на следующий день (заметь себе, и не подумал пораньше известить нас) и надеется, что ему удастся убедить мисс Перчис (это он Лиззи так называет) назначить день свадьбы. И при этом в письме ни доброго слова к бедной Лиззи, ни гу-гу, а все так по-деловому, будто он обсуждает доставку тюка товаров. Для Лиззи это уже было слишком. Я боялся, что она сляжет и мы не сможем осуществить наш план.
– Снова истерика? – спросила Дженнифер.
– Нет, ей просто было плохо. Но на следующее утро она героически взяла себя в руки и сказала тете, что хочет прокатиться по парку, чтобы глотнуть свежего воздуха. Тетя, конечно, послала меня сопровождать ее, и мы были таковы. Мне только хотелось бы, чтобы, когда Лиззи заглянула в дядин стол, там оказалось не десять фунтов, а побольше.
– Она украла деньги у отца? Вот это чувствительность!
Он сердито покраснел.
– Дженни, ты злая. Что нам было делать? Ты же знаешь, какие гроши дает нам дядя на карманные расходы. Я не мог бы заплатить даже за почтовую карету до Лондона. И потом, о какой краже может идти речь, если это ее собственный отец. Но, черт возьми, жаль, что там было так мало. Хотя тетя Фостер отнеслась к ней сочувственно, совершенно ясно, что она так боится своего братца, что не смеет оставить у себя Лиззи дольше, чем на день-два. Нам повезло только, что дядя обещал произнести речь в Хэмпден- клубе сегодня и, конечно, не оставит этого намерения даже ради поисков Лиззи; к тому же Лиззи оставила ему такую запутанную записку, что он не сразу поймет, каковы ее намерения.
Дженнифер рассмеялась:
– Что ни минута, то узнаешь что-нибудь новенькое о кузине и дяде. Она – мастерица лицемерия, он больше заботится о своей политической карьере, чем о собственной дочери! Но я не сомневаюсь в твоей правоте. Только как ты собираешься использовать это преимущество в несколько дней?
– Как? Конечно, жениться на Лиззи. Тогда мы спасены.
– Эдмунд, ты меня удивляешь. Ты, кажется, сказал, что не говорил с нею о любви.
– Я и не говорил. Не мог же я воспользоваться несчастьем невинной девочки! Но я должен иметь право защищать ее. Ты что, Дженни, забыла? Ведь после женитьбы я имею возможность пользоваться своим наследством и показать дядюшке кукиш. Нужно только получить разрешение, и мы можем пожениться прямо завтра. Я не сомневаюсь, что Лиззи…
