одинаковые. Каждый род Бельды появился по-разному, мы, Чолачинские и Соянские, вышли от Тигра, это знают многие. — Холгитон сплюнул, попыхтел погасавшей трубкой и, когда она разгорелась, продолжал: — Была девушка красивая-прекрасивая, какую на земле редко встретишь. И ушла она в тайгу с отцом. Отец уходил на охоту, а она в зимнике оставалась, готовила еду, зашивала дыры в одежде отца, да мало разве найдется для женщины дела. И однажды пришел к ней Амбан, сам открыл дверь и лег на пороге. А девушке в это время захотелось сходить по малой нужде, да как быть? Как выйти на улицу? Наконец, когда стало невтерпеж, она осмелилась и вышла на улицу, перешагнув через Амбана. Уже на улице она спохватилась, думает, что же она сделала? А что, если Амбан мужчина? Как она посмела перешагнуть через мужчину? Долго стояла девушка, вся замерзла. Зашла в зимник, опять перешагнула через Амбана. А через девять месяцев она родила сына. Амбан теперь часто приходил к ней, ласкал ее и сына. Он даже помогал отцу на охоте. От ее сына и пошли мы, Чолачинские и Соянские Бельды. Уже много лет Амбан никогда не притеснял нас на охоте, не сгонял с мест, бывало, даже сам уступал свою охотничью тропу. Когда охотники не могли добыть мяса на еду, делился своей добычей. Когда мы справляли касан,[55] он приходил на могилу провожаемого и лежал там. Однажды наш Чолачинский Вельды не мог поделить охотничье место с одним Ходжером. Долго они спорили, род с родом должны были столкнуться, да помешал тому наш отец Амбан — он убил неуступчивого Ходжера. Да, наш отец — Амбан, потому мы говорим: «От первой звезды мы родились, а Амбан наш кормилец». Отец-кормилец узнал из нас четверых своего сына, у вас у всех пересек он тропу, а по моей тропе прошел рядом, но нигде не пересек. Я думаю так: нам надо сейчас помолиться Ему, попросить, чтобы Он но отбирал у нас участок. Помолимся все.
Все четверо охотников долго и неистово молились Амбану, умоляли на все лады, каждый по-своему выкладывая свою просьбу: Холгитон клялся, что он Его сын, что он Чолачинский Бельды; Ганга плаксиво жаловался на бессердечных сыновей; Гаодага рассказывал, что дочь отдал без тори, а теперь сыну надо покупать жену, а соболей нет на тори; Чэмче вторил отцу, говорил, что ему стыдно жить без жены, когда все его сверстники уже женаты и даже имеют детей.
Но на следующий день охотничьи тропы были пересечены свежими следами тигра. На этот раз и Холгитон вернулся раньше полудня.
— Плохо, рассердился Отец-кормилец на меня, — сказал он, — сидел на моей тропе, хвостом бил по снегу. Разгневался…
— Ты видел Его? — шепотом спросил Чэмче.
— Не показывался, следы только оставил. Плохо, сгоняет он нас, На меня, видно, сердится за что- то…
— Что же будем делать? — спросил Ганга, сделавшись совсем маленьким от испуга.
— Сам не знаю, что делать, — хмуро ответил Холгитон.
— Сидеть в аонге и ждать, когда он нас отсюда выгонит, нехорошо, — сказал Ганга.
— Нельзя ждать.
— Грешно.
— Как же самострелы? Не вернет Он? — спросил Чэмче.
— Не знаю. Может, попросить, чтобы самострелы разрешил снять? — неуверенно предложил Ганга.
— Правильно, хоть самострелы пусть вернет, — поддержал Гаодага.
Вечером опять охотники, на этот раз в один голос, уговаривали Амбана разрешить только снять самострелы. Ночью испуганно скулили собаки, скребли стены шалаша. Наутро охотники встретились со свежими следами тигра в ста шагах от зимника. Теперь было все ясно — Амбан не хотел уступать места, не хотел возвращать самострелы, он требовал, чтобы сейчас же охотники покинули зимник и охотничий участок. Мгновенно были разбросаны хвойные стены зимника, собраны вещи и уложены в нарты, запряжены собаки, надеты лыжи — и охотники, не оглядываясь, покинули зимник. Впереди шел Гаодага, прокладывая тропу, за ним Чэмче, потом Холгитон. Замыкал Ганга, он все погонял собаку, и так тащившую нарты изо всех сил, оглядывался и смотрел расширенными от ужаса глазами на оставляемую тропу. К полудню беженцы вышли на охотничий участок Баосы и остановились отдохнуть и попить чаю.
— Что будем делать? — спросил Холгитон, немного успокоившись после кружки обжигающего чая.
— Что делать без самострелов? Домой пойдем, — ответил Ганга.
— В середине зимы домой? Что ты, Ганга?
— Что, что! Чем ловить соболей?
— Ружье у тебя есть?
— Это ты еще крепкий, можешь на лыжах догонять соболей, а я не могу.
Гаодага не принимал участия в споре, он, задумавшись, прихлебывал чай. Чэмче без приглашения не вмешивался в разговор старших.
— Надо подумать, чего горячиться, — наконец проговорил Гаодага. — Успокоимся, подумаем, а пока надо думать, где переночевать.
— На снегу переночуем, — заявил Ганга. — Вон орочи возле костра на хвойной подстилке ночуют.
— Я тоже так ночевал, — вставил слово Чэмче.
— В чей-то зимник надо добираться.
— Самый ближний — Баосы, туда пойдем, — сказал Холгитон.
Гаодага не ответил, ему не очень-то хотелось встречаться с Баосой. После разговора на кетовой путине на могиле Тэкиэна он не перекинулся и словом с соседом: крепко тогда обидел его Баоса. Гаодага решил больше не говорить с ним об Идари, о тори, да и лучше, когда с ним меньше сталкиваешься. Поэтому он так неохотно согласился идти в зимник Баосы. После некоторых поисков, в сумерках подошли они к зимнику. Залаяли собаки. Из аонги вышел высокий человек, лица его прибывшие не разглядели, но по росту узнали Пиапона.
— Что случилось? Почему снялись с места, домой уходите? — спросил Пиапон, узнав односельчан.
— По тайге разъезжаемся от безделья, — ответил Холгитон.
Услышав на улице знакомые голоса, Баоса приказал Ойте заварить чай для гостей, сварить мясо. Когда гости зашли в зимник, он поздоровался с ними, усадил всех возле себя и подал длинную продолговатую коробку с табаком. Он осторожно начал расспрашивать, почему снялись с места — перекочевывают на лучшие угодья или собрались домой.
— У нас несчастье, отец Полокто, — отвечал за всех Холгитон. — Нас прогнал с места Амбан.
— Как мы Ему ни молились, — подхватил Ганга, — а Он даже самострелы не разрешил снять.
— Отец, как же так, ты самострелы все оставил там? — спросил Улуска.
— Когда Он выгоняет, что сделаешь?
— Да, беда, — вздохнул Баоса. — Откуда Он пришел? Один или вдвоем?
— Ничего не успели рассмотреть, — ответил Холгитон. — Он как пришел, так и потребовал, чтобы мы ушли.
В этот вечер охотники двух зимников обдумывали, как дальше быть беженцам. Одно было ясно, что без самострелов, ловушек им нечего делать в тайге, никто из них, кроме молодого Чэмче, не может целыми днями преследовать соболей, чтобы подстрелить из ружья или, загнав в расщелину скалы, в нору, поймать сеточкой. Но где достать в тайге самострелы? Луки для них и те требуют не одного дня работы, а что касается железных наконечников, то нечего даже и думать где-либо их достать. Кроме снаряжения, беженцам надо охотничье угодье.
— Место есть свободное, хулусэнские не пришли, их участок свободен, — сказал Гаодага. — А вот самострелы — их нигде не достать. Придется нам поохотиться на лосей, на кабанов и везти мясо домой.
— А как мука, крупа, сахар? — спросил Баоса.
Баоса не знал, сколько кто из беженцев добыл соболей, об этом не принято расспрашивать и говорить в тайге: беженцы тоже не спросили, сколько добыто соболей в аонге Баосы. Но о чем спросил Баоса — все хорошо поняли.
— Ничего не сделаешь, еще в больший долг придется влезать, — ответил Гаодага.
— Не везет нам, — слезливо подхватил Ганга.
