захламлена покупками, много вазочек, много подсвечников, декоративных тарелочек и картинок в рамках, все это было развешано и расставлено в беспорядке на полках, подоконнике, холодильнике и стенах. Прямо на кухонном столе стояло большое денежное дерево с медными веточками, на которые были нанизаны разноцветные камешки. На подоконнике расположился аутентичный адыгейский кувшин. На ручках были развешаны бусы и ожерелья, с потолка свисали ловцы снов, издающие легкий звон. Обои в уголке отошли от стены и были приклеены скотчем.
«Фэн-шуй, – подумала Марина, – забавно».
– Садитесь, – сказала Анастасия и включила чайник. – У меня где-то конфеты были, кажется. Только сейчас вспомнила.
Дима с удовольствием сел и вытянул ноги. Анастасия открыла дверцу шкафчика, и на нее посыпались коробки, пачки, пакеты, отдельные конфетки и печенье.
– Ого, – удивился Дима.
По кухне распространялся запах шоколада. Чайник шумел, вскипая. Анастасия подняла с пола сладости, подула, отряхнула.
– А вы, собственно, почему ко мне пришли? – спросила она.
Вопрос прозвучал так, будто она извинялась. Марина смотрела на Анастасию и думала о том, что социальная изоляция Анастасии, которая так и бросалась в глаза, вызвана ее полной невозможностью кому-то отказать. А когда невозможно отказать, приходится прятаться.
– С нами на семинаре была девушка по имени Кира, помните? – спросила Марина. – Голубоглазая такая, худенькая.
– Не просто худенькая, а прямо-таки скелет, – сказала Анастасия.
В ее глазах была тоска. Кто-то пришел в ее дом, расположился и неизвестно когда уйдет.
«Ну что, уже уходите? – спросил Кролик, который был очень вежливым.
– А что, еще что-то есть? – уточнил Винни-Пух и сказал, что они c Пятачком, разумеется, никуда не спешат».
Дима смотрел на Анастасию и с удовольствием хрустел конфетой.
– Чай давайте, дорогая, – сказал он.
– Вам зеленый или черный? – спросила Анастасия.
– Мне фруктовый, с черной смородиной, – сказал он, – не слишком горячий и две с половиной ложки сахару. Плюс чашечку эспрессо Сергею Алексеевичу, – он кивнул на начальника своей охраны, – а Виктору и Николаю, один из которых стоит у дверей, а второй – на лестнице, отнесите по чашке капучино. Да, и еще Валерианову выдайте пачку новых носовых платков, он хочет сморкаться.
На секунду Марине показалось, что Анастасия откажется, устроит истерику, швырнет чашкой в стену или по крайней мере предложит Диме самому сварить капучино, но нет, она покорно двинулась в сторону кофейного аппарата, и глаза у нее были как у ламы с предгорий Анд, такие же большие и печальные.
– Так что там с Кирой, – спросила она. – Вы же из-за нее пришли?
По кухне распространялся аромат кофе.
– Ее убили, – сказала Марина, – мы, собственно, пришли вас предупредить.
Анастасия зашаталась. Через секунду она уже лежала на полу без сознания.
– Какая-то надломленная психика, – сказала Марина, прикладывая ко лбу девушки мокрую салфетку, – ни с кем не общается, но всем открывает, бесконечно покупает, но готова все отдать по первому требованию, падает в обморок, услышав о смерти девушки, которую видела однажды в жизни... Что это все значит?
– Это значит, – сказал Дима, – что у девушки типа «поросенок Пятачок» в любом случае не хватило бы ни воли, ни смелости убить Киру, погрузить ее в тележку и подкатить ее на парковке к нам.
– А на что годен «поросенок Пятачок»?
– На то, чтобы забиться в норку плюс совершить пару набегов на соседние дубы и натащить домой желудей. А потом обожраться этими желудями.
Анастасия открыла глаза.
– Какой ужас, – всхлипнула она.
– Не открывайте никому дверь. Вообще. И не выходите, питайтесь запасами, которые есть дома, – посоветовал Дима. – Понятно?
– Мне через две недели назначено к зубному, – хрюкнул «Пятачок», не делая попытки подняться.
– Вот через две недели и выйдете, – сказал Дима.
Они вышли из квартиры Анастасии, отказавшись от эспрессо, капучино и чая со смородиной.
Лиза рисовала уже третью картину. Ее было не остановить. Вдохновение искрилось, рвалось наружу, водило кистью. Она не чувствовала усталости, жажды и холода из открытого окна. Красный, черный, зеленый, белые пятна... розы в вазе, которые она рисовала, выглядели живыми, объемными, сочными. При этом у них были шипы.
«Опасные красавицы», – подумала Лиза.
Она даже не могла сказать, какое у нее сейчас настроение. Настроения как такового не было. Когда в дверь постучали, Лиза поначалу не услышала. Потом махнула кистью, отгоняя нежданную помеху. И лишь затем пошла к двери. Она распахнула ее, и запах масла и скипидара вырвался на лестничную площадку.
– Добрый вечер, – сказала крупная блондинка.
У блондинки было очень красивое лицо, но Лизе оно не нравилось. Она и на курсах долго смотрела на эту женщину, и уже тогда она ей не нравилась. Эта непробиваемая самоуверенность, самоуважение, расправленные плечи, высоко поднятая голова, мудрость в слегка улыбающихся уголках губ, приподнятые брови, будто ей интересно все на свете. Это красивое узкое лицо со светлыми глазами не было холстом, на котором можно нарисовать все, что угодно. Оно отражало внутренний мир и характер. Нелегкий и непростой жизненный путь, отмеченный борьбой, победами и успехами. Сражения, из которых она вышла победительницей. Свежее лицо мудрой и красивой женщины, не предававшей ни себя, ни окружающих.
Лиза почувствовала, как вдохновение оставляет ее. Шрамы на груди заныли. Рука онемела. Она ощутила все свои метания, все попытки сделать из обломков своей жизни что-то целое, хоть за что-то зацепиться. Когда это началось? Когда что-то внутри сломалось? Тогда, когда она пыталась выдавить из себя вдохновение любой ценой? А что такое художник без вдохновения? Жалкий ремесленник, кустарь, рисующий кислотные желто-зеленые псевдоукраинские пейзажи с белыми домиками и изумрудно-зеленые волны, которые должны напоминать об Айвазовском, но почему-то не напоминают.
– Добрый вечер, – сказала Лиза. – Какими судьбами?
Почему-то ей было больно смотреть на Марину. Она, Лиза, была ненамного беднее. И все же разница очень велика. Только выражалась она не в деньгах.
– Я вижу, вы работаете, – сказал Дима, глядя на кисть в руках Лизы.
Кисть Лиза оставила специально, как раз для того, чтобы показать, что она занята, и побыстрее свернуть разговор с визитерами.
– Вы правы, – ответила она.
Муж Марины ей тоже не понравился. О, она знала такой тип людей. Жесткие, логичные. Терминаторы, готовые давить и применять силу. Они любили строить схемы, властные вертикали, властные горизонтали, и хорошо с ними только тем, кого они любят. При условии, что любимые ведут себя безупречно. Впрочем, у таких людей тоже было слабое место. И Лиза это место сразу ощутила, вникла, прочувствовала и едва сдержала улыбку.
– Мы вас не задержим, – сказала Марина. – Можно войти?
– Д-да, – Лиза отступила на шаг и дала визитерам возможность зайти. – Проходите в студию.
Студия была роскошной, сделанной из двух квартир. Панорамное окно, стеклянная крыша, огромные холсты, яркие лампы. На полу толстый, мягкий ковер, в котором утопали ноги. Негромко жужжала вытяжка, которая полностью не могла ликвидировать запах, присущий мастерской художника творчества. На столе в хрустальной вазе стоял букет роз. Марина посмотрела на картину, сверкавшую свежими красками.
– Я куплю ее, – сказала она, – это прекрасно.
