В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том I

- Нет, Бог один, - как сказал даже язычник Аристотель в 12-й книге своей 'Метафизики': [текст на греческом языке] т. е. 'не добро быти многобожию. Един-Бог'...

- Тогда пусть папа зачнет младенца. Иначе я подозреваю, что он враждебен существу младенца, и это гораздо страшнее, чем если бы он был враждебен только эмпирически существующим детям. Мне приходит на ум Красный Дракон Апокалипсиса, стоящий перед рождающею женою (гл. XII), как и Древний Змий, который некогда погубил человеков, но 'семя жены', - заметьте, не семя Девы, от которой родился наш Христос, - 'сотрет ему главу'. Во мне зарождаются самые черные и тягостные подозрения.

В начале был Хаос, потом - Земля широкогрудая...

Для всех навсегда непоколебимое седалище.

И Тартар явился мрачный в тайниках обширной земли.

Также Эрос, прекраснейший из бессмертных богов.

Разрешающий печали всех богов и всех людей,

Одолевающий в груди разум и благоразумный совет.

(Гезиод, 'Теогония', стихи 116-122).

Вы видите, я посмеиваюсь и начинаю цитировать древних. Я буду цитировать древних так долго, если хотите - целую тысячу лет, - пока папа, в составе других символов своего разума и могущества, не обвешается как добрый отец детскими игрушками.

- Нет, он этого не может, это - перелом истории.

- И я предвижу, что перелом, и давно подыскиваю еще папу... Почему им не стать Кириллову с его 'всемирной гармонией'? Послушайте еще его диалог, ведь это в своем роде молитвы, и, если вы чутки к подробностям, вы заметите, что они мелькают все около какого-то 'еще солнца', 'еще Бога', думаю, того солнца и того Бога, один луч коего проиграл в комнате Marie и Шатова и вдруг согрел их не земною не феноменальною 'заповедною' любовью, а ноуменальною 'рожденною' любовью. Да, есть сказанная любовь и есть рожденная любовь, и вот между ними-то и начинается коллизия. Оставим папу с его 'не могу' и вернемся к Кириллову, который 'все может'.

' - Чей это давеча ребенок?

- Старухина свекровь приехала, нет... сноха... все равно. Три дня. Лежит больная, с ребенком; по ночам кричит, очень, живот. Мать спит, а старуха приносит. Девочка.

- Вы любите детей?

- Люблю.

- Стало быть, и жизнь любите?

- Да, люблю и жизнь, а что?

- Я о вашем решении умереть...

- Что же? Почему вместе? Жизнь особо, а то - особо. Жизнь есть, а смерти нет совсем.

- Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?

- Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную. Есть минуты, вы доходите до минуты, и время вдруг останавливается и будет вечно.

- Вы надеетесь дойти до такой минуты?

- Да.

- Это вряд ли в наше время возможно... в Акопалипсисе ангел клянется, что времени больше не будет.

- Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль.

- Куда ж его спрячут?

- Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме.

- Старые философские места, одни и те же с начала веков, - с каким-то брезгливым сожалением пробормотал Ставрогин.

- Одни и те же? Одни и те же с начала веков и никаких других никогда! -подхватил Кириллов с сверкающим взглядом, как будто в этой идее заключалась чуть не победа.

- Вы кажется очень счастливы?

- Да.

- Но вы еще не так давно огорчались, сердились, порицали?

- Гм... Я теперь не порицаю. Я еще тогда не знал, что счастлив. Видали вы лист, с дерева лист?

- Видал.

- Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил. Ветром носило. Когда было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял лист зеленый, яркий, с жилками, и солнце блестит. Я открывал глаза и не верил, потому что очень хорошо, и опять закрывал...

- Это что же лист, аллегория?

- Н-нет, зачем?.. Я не аллегорию, я просто лист, один лист. Лист хорош. Все хорошо.

- Все?

- Все. Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это все, все! Кто узнает, тот сейчас станет счастлив, сию минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется. Все хорошо. Я вдруг открыл... Всем тем хорошо, кто знает, что все хорошо. Но пока они не знают, что им хорошо, то им будет не хорошо. Вот вся мысль, вся, больше нет никакой!

- Когда же вы узнали, что вы так счастливы?

- На прошлой неделе во вторник... нет - в среду, потому что уже была среда. Ночью.

- По какому же поводу?

- Не помню, так; ходил по комнате... все равно. Я часы остановил; было тридцать семь минут третьего.

- В эмблему того, что время должно остановиться?

Кириллов промолчал. 'Они не хороши, - начал он вдруг, - потому что не знают, что они хороши. Надо им узнать, что они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого'.

- Вот вы узнали же, стало быть, - вы хороши?

- Я хорош.

- С этим я, впрочем, согласен, - нахмурился его собеседник.

- Кто научит, что все хороши, тот мир закончит'.

Оговоримся, опомнится: папа не закончил мир, и уже теперь видно, что он его и не кончит и что сам он - лишь промежуточная идея, ибо именно... встретился пункт, которого он, аскет и монах, ни понять, ни объять, ни чистосердечно благословить не может. - Взаимно отталкиваются: 'Не могу! не могу!'

- Но ведь крест все победил? Возьмите кусочек крестного дерева, наденьте на себя останки святых мощей и совершите акт, который сами же благословляете: зажжения новой жизни.

- Не могу! Не могу!

- Если не можете этого и есть Кто-то, Кто все может и до всего коснется и объял этот 'святой хаос', - то Он и привлечет к себе не только всех, но и 'всяческая во всем'...

Теперь, высказав свою мысль, будем далее цитировать:

' - Кто учил, Того распяли, - ответил задумчиво Кириллову собеседник.

- Он придет, и имя Ему - Человекобог.

- Богочеловек?

- Человекобог, в этом разница.

- Уж не вы ли и лампадку зажигаете?

- Да, это я зажег.