Мы отвлеклись от узкой своей темы. Совершенно очевидно, что причина неуспешности среди дикарей Африки проповеди европейских миссионеров лежит не в них лично, не в том, что самые миссионеры пьют (что едва ли), а в том, что надвигающийся на этих дикарей европейский быт поражает их своею развращенностью. Едва ли способные вдуматься в состав проповеди и оценить качества трезвости, они видят и чувствуют en masse глубокую неиспорченность людей-магометан и глубокую же испорченность людей-христиан. Вот что решает дело во внутренней Африке, как оно решило многое в Средней Азии, в деле Андижанского волнения мусульман: 'Стало легче от податей, стал правее суд, но мы имели до русских верных жен: пришли русские и стали развращать наших жен и дочерей' *.
______________________
* Точная жалоба на это была высказана во время суда над андижанскими повстанцами. В. Р-в.
______________________
Картограмма индивидуальной судьбы все объясняет; сперва между 10-15 годами тайные пороки, затем в годы от 15 до 40 проституция и усилия соблазнения; в заключение как успокоение старости и награда за пороки - семья. Дикари Африки и среднеазиатские сарты не захватываются в русло европейской солидной семьи; они попадают в линию молоденькой, свеженькой, ребяческой проституции и, вооружаясь примитивными ружьями, лезут с ними на пушки. Лезут... и, конечно, расстреливаются.
В тех же 'Письмах' Рачинского рисуется 'армия спасения' Бутса и приводится удивление английского епископа, ознакомившегося с плодами ее деятельности: 'Страшно признаться, но за века наших усилий и при огромных образовательных и материальных средствах, какими мы обладаем, мы не сделали и сотой доли того, что совершил для нравственного спасения человека этот простой генерал'. Рачинский, разделяя это удивление, с презрением отзывается о грубости и безвкусии какого-то подобия церковно-военных церемоний, какими уснастил свою мысль и затеянное движение знаменитый 'генерал'; о грубых попытках богословствования, какие иногда приходят ему на ум; но, между прочим, замечает: 'Все, вступившие в армию спасения, должны быть обязательно женаты, и в самом раннем возрасте; таким образом, во взгляде на семью генерал Бутс не расходится с учением церкви; в армии господствует бодрое и веселое настроение'. Вот и вся догматика, конечно, нищенская, но зато догматика быта, о недостатке которой у нас сетует г. Победоносцев, и недостаток чего взрывает мусульман, возмущает негров. Заметим касательно семьи, которая составляет нашу тему, не настойчивую, но легкую заметку автора 'Писем': 'Тут Бутс не выдумывает нового, а следует взгляду своей (англиканской) церкви'. Когда бы так! Может быть, тогда не было бы вовсе нужды в самой 'армии спасения', английскому епископу не нужно бы конфузливо сознаваться, что вот 'он', а не 'мы'; и, может быть, даже Рачинский тогда не имел бы темы для прекрасно-мучительных своих 'Писем'. Бутс взял, по его же словам, статутом для своей филантропической затеи английский воинский устав; она идет грубо; воински - с барабаном. Увы, ничего церковного в нем и в его армии нет, и это есть причина эстетических сожалений Рачинского. Но эти сожаления хоть и не поздны, но запоздалы: нельзя уже снять лавр с недалекой головы Бутса и надеть их, поверх митры, на голову кентерберийского архиепископа. Факт должен остаться, как он есть: грубый генерал, без всякой возвышенной философии, просто воззря солдатским оком на мир, сказал себе: 'Где не семья - там разврат'. Это, как всякому известно, не только не повторяет существующего в церкви учения о браке, с непрестанными ему препонами, с совершенным равнодушием к возрасту, в котором он заключается, с антипатией к второбрачию, страхом перед третьим браком, отсутствием развода и проч., но это простая и именно в простоте своей необходимая истина, что вообще и всегда и всякому человеку быть бессемейным просто неприлично, - есть совершенно новый взгляд на семью, противоположный тысячелетнему учению, что 'безбрачие выше брака'; что венец спасения и жезл правления лежат вне семьи, что плодовитость есть низкое состояние, уравнивающее человека с мышами и кроликами, приличествующее поэтому париям духа. Сам Рачинский, стоящий на этой же точке зрения, в одном месте 'Сельской Школы' называет родительское чувство к детям 'полуживотным чувством', менее достойным педагогических, художественных, филантропических и всяких иных 'духовных' чувств. Глупые муллы; глупый Бутс. Но - suum cuique (Каждому - своё (лат.)). И 'лавр' за спасение утопающих на нашей жалкой планете все-таки лежит на голове Бутса, а по компетенции негров и конклюзии Рачинского - еще у мулл. У самого Рачинского, у кентерберийского архиепископа - 'слова, слова и слова', как говорит Гамлет. И, впрочем, очень много исторической славы, очень высокие в истории 'камилавки'.
31 января 1827 г. Гёте разговорился с Эккерманом об одном китайском романе, который он тогда читал, и благоговейный слушатель занес этот разговор в свою книжку ('Разговоры Гёте, собранные Эккерманом'. Пер. Д. Аверкиева. СПб., 1891 г.). 'Люди там думают, - сказал Гёте, - действуют и чувствуют почти так же, как и мы, и вскоре и сам чувствуешь, что похож на них; но у них все идет яснее, чище и нравственнее. У них все рассудочно, по-мещански, без больших страстей и поэтического полета; оттого это весьма похоже на моего Германа и Доротею, а также на английские романы Ричардсона. Разница в том, что у них всегда и внешняя природа живет подле человеческих фигур. Всегда слышны всплески золотых рыбок в прудах; птицы не уставая поют на ветвях; день всегда ясный и солнечный, ночь всегда светлая; много говорится о месяце, но он не изменяет пейзажа: он светит так ярко, что кажется, будто день. И внутри домов все так же чисто и мило, как на китайских картинах. Например: 'Я слышал, как смеялись милые девушки, и когда я увидел их, то они сидели на тростниковых стульях'. Таким образом, тотчас же получается прелестная ситуация: нельзя представить себе тростниковых стульев без мысли о легкости и нарядности. Затем к рассказу примешивается бесчисленное множество легенд, и они приводятся также в виде пословиц. Например, о девушке говорится, что у ней были такие легкие и нежные ножки, что она могла стать на цветок и не согнуть его. О молодом человеке, - что он был такой нравственный и храбрый, что в тридцать лет удостоился чести говорить с императором. Или о влюбленной парочке, - что они, будучи долго знакомы, были так сдержанны, что, когда им пришлось однажды провести ночь в одной комнате, то они провели ее в разговорах, не коснувшись друг друга. И множество таких легенд: все они имеют в виду нравственность или благоприличие. В высшей степени замечательную противоположность этому китайскому роману я нахожу в песнях Беранже; почти все они основаны на безнравственных и распутных мотивах и были бы для меня в высшей степени противны, не будь они обработаны таким большим талантом, как Беранже, - теперь же они переносны и почти прелестны. Но, скажите сами, разве не в высшей степени замечательно, что сюжеты китайского поэта вполне нравственны, а первого французского поэта нашего времени - составляют ему противоположность'.
...'У них в домах все чисто и мило': вот атмосфера, где, мы чувствуем, даже не может зародиться наш тяжелый алкоголизм. Нет у них родства с отравляющим напитком; как нет к нему влечения 'в бодром и веселом' настроении армии Бутса, о чем вскользь упомянул Рачинский, не догадываясь, что в этом-то настроении и лежит все. Но замечателен конец монолога Гёте:
'- Такой талант, как Беранже, - заметил ему Эккерман, - вряд ли бы что сделал из нравственного сюжета.
- Ваша правда, - отвечал Гёте, - именно благодаря испорченности нашего времени раскрылись и развились в Беранже его лучшие стороны'.
Вот объяснение - лучшее, какое мы читали когда-нибудь, - безнравственности литературы, на что есть столько жалоб. Не поэт безнравствен, - ведь он все же избранный в своем времени и в своей расе. Испорчена именно эта раса, это время; и, как довольно становится очевидно, - Европа есть континент испорченной крови.
