– А ты не донесёшь? – спросил Яковлев, снова оскалив зубы.
Рыжий переступил с ноги на ногу, взглянул вверх и повторил:
– За такие слова не помилуют… брат!
– Ты – донесёшь! – твёрдо заявил Яковлев, упрямый и злой.
– Мне дела нет ни до чего, – угрюмо сказал рыжий. – Я, значит, обязанность исполнил, а летом в запас…
– Мы все пропали! – вполголоса, но сильно крикнул Яковлев. – Тебе что дядя твой сказал?
– Отстань, Яковлев! – попросил Семён.
– Не твоё дело… Хотя бы и дядя…
– Убийца ты, сказал он…
– А ты? – спросил рыжий и ещё раз обругался. Спор принял острый, прыгающий характер. Они точно плевали в лицо друг другу кипящими злобой плевками кратких слов. Семён беспомощно вертел головой и с сожалением чмокал губами.
– И я! – сказал Яковлев.
– Так ты – тоже сволочь…
– Губитель человеческий…
– А ты?
– Братцы, будет! – просил Семён.
– И я! Ну?
– Ага! Так как же ты можешь…
– Не надо, братцы!
Сопровождая каждое слово матерной руганью, солдаты наступали друг на друга, один – болезненно бледный – весь дрожал, другой грозно ощетинил усы и, надувая толстые красные щёки, гневно пыхтел.
– Малов бежит! – сказал Семён с испугом. – Перестаньте, ради Христа…
И в то же время из тьмы раздался пугливый крик Малова:
– Михаил Евсеич! Они форточки открывают…
– Стой! – сказал рыжий. – Смирно!
И он заорал во всю грудь:
– Закрыть форточки, эй! Стрелять будем…
Из мрака выбежал, согнувшись и держа ружьё наперевес, Малов и, задыхаясь, быстро заговорил:
– Я там, – это, – делаю, а они… открывают окно, слышу. Это – чтобы стрелять меня…
– Имеют право! – глухо сказал Яковлев.
– Ах вы, мать…
Малов быстро вскинул ружьё к плечу, раздался сухой треск, – раз, два. Лицо солдата было бледно, ружьё в его руках дрожало, и штык рыл воздух. Рыжий солдат тоже приложился и, прислушиваясь, замер.
– Э, сволочь! – тихо сказал Яковлев, подбивая ствол ударом руки кверху. Раздался ещё выстрел. Рыжий быстро опустил ружьё и тряхнул Малова, схватив его за плечо.
– Перестань, ты…
Малов закачался на ногах и, видя, что все товарищи спокойны, смущённо заговорил:
– Ну и наро-од! Православного человека, солдата престолу-отечеству, – из окошка стрелять, а?
– Трус! Почудилось тебе, – раздражённо сказал рыжий.
Малов завертелся, махая рукой.
– Ничего не почудилось! И не трус. Кому же охота помирать? – забормотал он, ковыряя пальцем замок ружья.
– Сами себя боитесь, – усмехаясь, молвил Яковлев.
Замолчали. И все четверо неподвижно смотрели на груду красных углей у своих ног.
– Ну? – сказал рыжий. – Не самому же мне идти за дровами. Яковлев, ступай…
Яковлев молча сунул ружьё Семёну и, не торопясь, пошёл. Малов взглянул вслед ему, погладил ствол ружья левой рукой, потом поправил фуражку и сказал:
– Один он не снесёт всего, сколько я наломал, конечно!
И тоже шагнул прочь от костра, держа ружьё на плече. Но сейчас же обернулся и радостно объявил:
– Я там целую лавочку расковырял, ей-богу!
У костра остались две свинцовые фигуры и следили, как уголья одевались серым пеплом. Семён погладил рукавом шинели ствол ружья, тихонько кашлянул и спросил:
– Михаил Евсеич! Видит всё это бог?
Рыжий солдат долго шевелил усами, прежде чем глухо и уверенно ответил:
– Бог – должен всё видеть, такая есть его обязанность…
Потом он потёр подбородок и, тряхнув головой, продолжал с упрёком:
– А Яковлев – напрасно это! Обижать меня не за что! Али я хуже других, а?
Они снова замолчали. Там, во тьме, скрипели и хлопали о землю доски. Семён поднял голову, посмотрел в небо, чёрное, холодное, всё во власти тьмы…
Солдат вздохнул и грустно, тихо сказал:
– А может, и нет бога…
Рыжий солдат, тяжело подняв на него глаза, грубо крикнул:
– Не ври!
И начал сгребать уголья в кучу сапогом. Но скоро оставил это, не окончив, оглянулся вокруг и, шевеля усами, хрипло проговорил:
– Надо понять – человек я или нет? Это надо понять, а потом уж…
Он замолчал, закусил усы и снова крепко потер подбородок.
Семён взглянул на него, опустил глаза и осторожно, тихонько, но упрямо заявил:
– Однако другие говорят – нет его…
Рыжий не ответил.
Становилось всё холоднее. Снег перестал падать, и, должно быть, от этого тьма стала неподвижнее и гуще.
Вдали дрожал какой-то странный звук, неуловимый, точно тень…
ИЗ ПОВЕСТИ
…Вера вышла на опушку леса – узкая тропа потерялась, незаметно сползая по крутому обрыву в круглую котловину.
Омут, в золотых лучах заката, был подобен чаше, полной тёмно-красного вина. Молодые сосны – точно медные струны исполинской арфы; их крепкий запах сытно напоил воздух и
