становился влажным, затруднял дыхание, сердце билось тяжело, жуткая неловкость обнимала тело. Быстро, негромко и точно жалуясь товарищу, Шамов говорил, указывая рукой на Веру:
– Вот, видишь ты, подошла она ко мне и попрекает: вы, говорит, зачем людей бьёте…
– Угу, – неопределённо буркнул Авдеев, присел на корточки и, засучив рукав рубахи, сунул руку в ведро с рыбой.
– Али, говорит, не видите, обманывают вас, солдат-пехоту? – обиженно рассказывал Шамов. Голос его жужжал всё тише и опутывал девушку предчувствием опасности.
– Речи – известные, – хмуро сказал Авдеев, выпрямился, осмотрел Веру с ног до головы, вытирая мокрые руки о свои шаровары так, точно готовился драться.
Она почувствовала, что в голове у неё всё спуталось и она не может понять, как нужно говорить с этим человеком. В его тёмном лице без усов, с большим носом и резко очерченными скулами, было что-то птичье и хищное. Высокий, с маленькой головой на тонкой шее и большим лбом, из- под которого холодно смотрели синие, недобрые глаза, – этот солдат казался стариком.
– Речи известные, – повторил он, и Вера видела усмешку на его лице. Он закашлялся, вздохнул.
– Вот так, брат Шамов, нас, дураков, и обрабатывают…
– Что вы хотите сказать? – спросила Вера. Она ждала, что вопрос её прозвучит вызывающе и строго, но. это не вышло у неё. Почему-то задрожали ноги, девушка едва сдержала желание уйти прочь от солдат.
Авдеев опустил голову, харкнул и плюнул под ноги себе.
– Это я не вам говорю, а вот ему, товарищу, – ответил он, не взглянув на Веру, и продолжал: – Наговорят солдату обидного, заденут за сердце, намутят голову, и человек погибнет, сделавшись как пьяный. Крови дать чужим речам он не может, дружбы им не находит, грызут они ему сердце, бередят немую душу, – коли он только запьёт, забуянит с этого, то – ладно! Кончается дело карцером или переводом в штрафные. А бывает, что с таких речей начнёт человек сам говорить с товарищами что-то, – тут уж его засадят на суд, а то и без суда – в дисциплинарный. Значит, погибнет человек за чужое слово. И даже – ты знаешь – расстреливали нашего брата за бунты, а кто к бунту подбивал – где они? Они – бегают, прячутся…
Солдат говорил негромко, на его лице всё время дрожала хмурая улыбка, она была противна Вере. В её памяти ярко вспыхнули образы людей, которых она уважала всей силой юного сердца, полного пламенной веры в их скромное мужество, в их готовность на все муки ради торжества разума и правды. Солдат оскорблял этих людей и её вместе с ними – в груди её закипело возмущение.
«Они меня схватят и отведут к начальству», – мелькнула острая мысль.
На секунду тоска и страх сжали сердце, но раздражающее лицо Авдеева, насмешливый упрёк его речи вызвали острое желание проучить человека, который смел издеваться над тем, чего не знал.
– Вы лжёте! – с грубостью, не свойственной ей, и неожиданной для себя силой сказала она, мельком взглянув на Шамова, который смущённо почёсывал искусанную комарами шею и переминался с ноги на ногу. – Никто не бегает и не прячется, если это нужно для успеха дела. Тех, которые погибли, говоря вам о правде, больше, чем вас… чем людей, которые слышат правду и не верят, не могут понять её, рабы!
Торопясь сказать возможно больше и сильнее, она почти не видела солдат, в глазах её поплыл красноватый туман, сердцу не хватало крови, а в груди тихо рос, путая мысли, тёмный страх.
«Они будут меня бить…»
И за этой мыслью, без слов, голо стояла другая, ещё более страшная и обессиливающая. Напрягаясь, чтобы наглушить предчувствия, разрушавшие её возбуждение, она говорила всё громче, почти кричала и ждала, что в следующую минуту голос её порвётся, слов не хватит и она не устоит на ногах против солдат, немых и неясных, как два серые облака.
– Я сказал, что было, – вдруг прервал Авдеев её речь, – приходили люди, смущали человека и скрывались- это почему? Я могу думать – значит, когда им тесно жить, – идут они к нам, тёмным людям, и говорят – вам тоже тесно, давайте вместе дружно разработаем дорогу, чтобы свободно было всем идти. Говорят – всем, а думают – нам! И покуда человек работает с ними – брат, а добились они своего – он им враг… Не человеческое это у вас.
В темноту вечера ворвался тревожный металлический крик, солдат замолчал, и несколько секунд молчания показались Вере невыносимо долгими.
– Идём, – тихо сказал Шамов, – горнист играет…
Авдеев не ответил, он стоял, опустив голову и глубоко сунув в карманы руки. Вера невольно следила за ними, ожидая враждебного движения.
– Это неправда! – сказала она.
– Я так думаю! – возразил солдат, дёрнув плечами. – Я могу думать так, есть причина…
И, снова усмехаясь, он взглянул на Веру холодным взглядом синих глаз.
– Если вы приносите правду – говорите её всем, а не одному, не двум, – вот придите да всем нам и скажите сразу – нуте-ка?!
Этот вызов, насмешливый и лишённый веры в честь людей, снова оскорбил Веру. Она выпрямилась.
– Хорошо, я приду!
Шамов громко засопел и быстро сказал:
– Никак нельзя…
Его товарищ вынул одну руку из кармана, поправил фуражку.
– Идём, Шамов. Прощайте, барышня…
Вера шагнула к нему и звенящим голосом крикнула:
– Вы не смеете теперь отказываться! Вы оскорбили людей…
Солдаты двинулись друг к другу, Шамов успокоительно молвил:
– Он пошутил, – господи, что вы?
Но Вера настойчиво и дерзко крикнула:
– Нет, вы должны собраться все вместе, и я приду – слышите?
– Все не такие, как мы, – усмехаясь, заметил Авдеев.
– Мне всё равно! – сказала девушка.
– Идём! – прошептал Шамов.
– Завтра в это время я буду здесь, – продолжала Вера настойчиво и строго.
Она повернулась спиной к солдатам и пошла в лес, оттуда смотрела ночь глубокими и грустными глазами. Девушку снова обнял страх; остановясь, она сказала более ласково и мягко:
– Вы должны придти, ведь вам хочется верить в хороших людей?
Солдаты шептались о чём-то. Во тьме раздался голос Авдеева:
– Это опасно для вас.
Ей показалось, что он всё ещё усмехается своей неверующей усмешкой. И, не найдя, что ответить ему, она негромко повторила:
– Мне всё равно.
Не ответив, солдаты зашагали по плотине, был слышен тревожный шёпот Шамова, потом раздался голос Авдеева:
– Форсит!
Ей захотелось крикнуть: «Негодяй!»
– Не придёт…
Поняв, что он нарочно дразнит её, издевается над нею, она крикнула, почти
