– Пожалуйста, расскажи мне о ней, – подсев к сестре, взмолилась Анна.
Марии и самой хотелось поговорить о Франциске Эпсли – начав рассказывать о ее достоинствах, она уже не могла остановиться. Сколько она ни подбирала слов, их все-таки не хватало, чтобы передать совершенства ее подруги.
Анна слушала, затаив дыхание.
– Я видела ее при дворе, – наконец выдохнула она. – И мне тоже хочется быть ее подругой.
– Ах, Анна, вечно ты мне подражаешь!
– Вовсе нет, – возразила Анна. – Например, за столом.
– Что верно, то верно. Мне далеко до твоего аппетита.
– Тем более, – сказала Анна. – Должны же мы иметь хоть что-то общее.
Мария-Беатрис уже не вспоминала о своем монастыре и прежних подругах-весталках. Теперь ей больше всего на свете нравились увеселения, каждый день устраивавшиеся при дворе ее деверя. Она с удовольствием смотрела на живые картины, изображавшие ее мужа и герцога Монмута, какими те были во время осады Маастрихта. Она дрожала от волнения, видя Якова то отдающим приказы в окопах, под вражеским огнем, то разрабатывающим план какой-нибудь военной операции. Ее переживания умиляли и одновременно настораживали короля. Карл понимал нешуточную подоплеку этих сценических забав – видел, что стоит за потешными поединками между братом и сыном. Во всех этих сценах Яков старался показать себя более опытным стратегом, превзойти Джемми умом и опытностью, а Монмут хотел продемонстрировать придворным свою силу, ловкость и храбрость, свойственные его возрасту.
Знал король и истинную причину, заставившую его невестку так пристально следить за всеми придворными мероприятиями, в которых участвовал ее супруг.
До приезда в Англию Мария-Беатрис и не предполагала, что когда-либо будет питать такие сильные чувства к Якову. Герцог Йоркский был на двадцать пять лет старше нее; он относился к числу мужчин исключительно чувственных; в постели Яков требовал от нее много такого, что по ее прежним представлениям ни в какой мере не могло доставить ей удовольствие, – ах, как она ошибалась! Мечтавшая стать весталкой, она уже давно превратилась в страстную, любящую женщину.
Она сама удивлялась, вспоминая себя лежавшей на брачном ложе и дрожавшей при мысли о возможном приходе супруга. Теперь она часами ждала его и боялась, что вместо визита к супруге он пожелает остаться у одной из своих любовниц. Она ревновала, умоляла Якова не изменять ей – но никакие ее мольбы не могли изменить его. Он был по-прежнему ласков и добр, но от любовных похождений отказываться не собирался.
Ей стали известны некоторые подробности его первого брака. В частности, как он бросил вызов семье, но все-таки женился на Анне Хайд. И как впоследствии его родственники всеми силами пытались отравить ей жизнь – все, кроме короля, не раз встававшего на защиту невестки.
Последнее обстоятельство не вызывало у нее сомнений. Разве король не сочувствовал ей самой? Разве не пытался скрасить ее унылое существование? Вот почему, оглядываясь на прошлое, она начинала думать, что все перемены в ее судьбе наметились во время первой встречи с ним.
С тех пор прошло довольно много времени, и теперь, следя за живыми картинами, в которых участвовал ее супруг, Мария-Беатрис молила Бога о том, чтобы он одержал верх над Монмутом. Она знала, что Монмут ненавидит Якова; ей казалось, что Яков никогда не сможет питать такой ненависти к племяннику.
Мария-Беатрис была беременна. Ощупывая свой вздувшийся живот, она чувствовала щемящую нежность к ребенку, которому предстояло родиться через пять месяцев. Она заранее любила его и желала защитить от всех неприятностей, подстерегающих младенцев королевской династии.
А иногда, наблюдая потешные сражения Якова с Монмутом, она желала защитить и его, этого незаконнорожденного сына Его Величества короля Карла Второго.
Принцесса Анна подражала своей сестре во всем, что было ей под силу, – вот почему, один раз увидев Франциску Эпсли, она уже не могла отделаться от желания подружиться с ней.
Мария ее намерению не препятствовала: во-первых, ей было приятно, когда кто-то восхищался красотой Франциски, а во-вторых, она любила сестру и не хотела вставать на ее пути. Тем не менее она очень боялась, что Франциска предпочтет ей Анну. Та вообще легко сходилась с людьми – как сверстниками, так и взрослыми; ее общительности можно было позавидовать.
Свою подругу Мария стала называть Аврелией – по сходству с одной из драйденовских героинь, желанной гостьи в любой светской компании. Себе она тоже придумала новое имя: Клорина. Так звали пастушку из пьесы Бомона и Флетчера – верную, любящую и никем не понятую простую девушку.
Когда Мария не видела Франциску, ее единственным утешением были письма к ней. Она исповедовалась в неземной любви к своей несравненной Аврелии, умоляла не забывать ее преданную жену Марию- Клорину.
Поскольку леди Франциска не одобряла эту корреспонденцию, письма переправлялись во дворец святого Якова тайно, при участии карликов Гибсонов. Такие предосторожности доставляли немало удовольствия Марии – создавали атмосферу секретности, столь выгодно отличавшую ее нынешнюю жизнь от прежних унылых будней.
Между тем Анна вовсе не собиралась оставаться в стороне от увлечения, целиком поглощавшего ее сестру. Она тоже хотела писать Франциске – пусть даже эпистолярное творчество не относилось к ее любимым занятиям.
Однажды Мария застала Анну склонившейся над конторкой. Заглянув через ее плечо, она не без удивления обнаружила, что та трудится над посланием, адресованным некой «милой Семандре».
Анна тотчас закрыла письмо руками.
– Кто такая Семандра? – спросила Мария.
– Ну, не могу же я называть ее Аврелией, ведь это имя – твое изобретение.
– Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?
