выражением глубокого равнодушия на плоском, курносом лице, напоминавшем медную крышку с шишечкой посередине.
Едкое чувство обиды втекало в душу, – не за себя, за себя-то я уже устал обижаться, относясь к ударам жизни довольно спокойно, обороняясь от них презрением, – было нестерпимо обидно за ту правду, которая жила и росла в моей душе.
Самый тяжкий стыд и великое мучение – это когда не умеешь достойно защищать то, что любишь, чем жив; нет для человека более острой муки, как немота его сердца…
То, что хозяин беседует со мною по ночам, придало мне в глазах крендельщиков особое значение: на меня перестали смотреть одни – как на человека беспокойного и опасного, другие – как на блаженного и чудака; теперь большинство, неумело скрывая чувство зависти и вражды к моему благополучию, явно считало меня хитрецом и пройдохой, который сумел ловко добиться своей цели.
Поглаживая серенькую, пыльную бородку, загоняя куда-то в сторону свой фальшивый глаз, Кузин почтительно говорил мне:
– Тепериче, браток, скоро ты и до приказчика воздымешься…
Кто-то тихонько докончил:
– Хвосты нам ломать…
За спиною у меня то и дело раздавались колкие словечки:
– Видно, язык-от доводит не токмо до Киева…
– Купи его…
И многие уже смотрели в глаза мне покорно, с обидной готовностью услужить.
Артём, Пашка и ещё человека два внесли в зародившееся у них дружеское чувство ко мне неприятный оттенок подчёркнутого внимания ко всему, что бы я ни говорил, – однажды я, не стерпев, сердито заметил Цыгану, что это – лишнее и очень плохо!
– А ты – молчи, знай! – сказал он, поняв меня и весело поблескивая подсиненными белками вороватых глаз. – Ежели хозяин, будучи поумнее всех тут, с тобою спорит – стало быть, в твоих речах есть гвозди!..
А молчаливый, замкнутый Осип Шатунов подходил ко мне всё ближе, смелее. При встречах один на один его невидные, угрюмые глазки мягко вспыхивали, толстые губы медленно растягивались в широкую улыбку, преображая скуластое, каменное лицо.
– Ну, как – легше тебе работать?
– Не легче, а – чище…
– Чище, – стало быть – легше! – поучительно говорил он и, отводя взгляд куда-нибудь в угол, спрашивал будто бы безразлично:
– А что такое значит – бахтырман-пурана?
– Не знаю.
Он, видимо, не веря мне, смущённо крякал и отходил прочь, покачиваясь на кривых, ленивых ногах, и вскоре спрашивал снова:
– А – саварсан-само, – что бы это такое?
У него был большой запас подобных слов, и когда он чётко выговаривал их своим низким могильным голосом – они звучали странно, чувствовалось в них что-то сказочно древнее.
– Откуда ты берёшь эти слова? – недоумевая, заинтересованный, спрашивал я его. Он отвечал осторожным вопросом:
– А на что тебе знать – откуда?
И опять, как будто стараясь застичь меня врасплох, неожиданно и намекающе вопрошал:
– Что это значит – харна?
Иногда вечерами, кончив работу, или в канун праздника, после бани, ко мне в пекарню приходили Цыган, Артём и за ними – как-то боком, незаметно подваливался Осип. Усаживались вокруг приямка перед печью, в тёмном углу, – я вычистил его от пыли, грязи, он стал уютен. По стенам сзади и справа от нас стояли полки с хлебными чашками, а из чашек, всходя, поднималось тесто – точно лысые головы, прячась, смотрели на нас со стен. Мы пили густой кирпичный чай из большого жестяного чайника, – Пашка предлагал:
– Ну-ка, расскажи чего-нибудь, а то- – стихов почитай!
У меня в сундуке на печи лежали Пушкин, Щербина, Суриков, – потрёпанные томики, купленные у букиниста, и я с наслаждением,. нараспев читал:
Как высоко твоё, о человек, призванье,
От лика божия на землю павший свет!
Есть всё в твоей душе, чем полно мирозданье, В ней всё нашло себе созвучье и ответ…
Слепо мигая, Пашка заглядывал сбоку на страницы книги и удивлённо бормотал:
– Скажи, пожалуйста! Совсем ведь священнописание! Это хоть бы и в церкви петь, ей-бо-о…
Стихи – всегда почти – особенно возбуждали его и настраивали на покаянный лад; иногда, повторяя строки стиха, взявшие его за сердце, он размахивал руками и хватался за курчавые волосы, жестоко ругаясь:
– Верно!
Мне жизнь в удел дала нужду, -
Чего же я от жизни жду?
– Верно, мать честная! Господи, – иной раз, братцы, так жалко душеньку свою, – пропадает! Зальётся сердце тоскою, зальётся горькой… э-э-хма:! В разбойники бы, что ли, пойти?!. Малым камнем – воробья не убьёшь, – а ты вот всё толкуешь: ребята, дружно! Что – ребята? Где там!
Артюшка, слушая стихи, всхлипывал и облизывался, точно глотая что-то горячее, вкусное. Его всегда страшно удивляли описания природы:
Деревья, в золотом уборе,
Стоят понуро над прудом – читал я.
– Стой! – схватив меня за плечо, воскликнул он негромко, радостно и удивлённо, весь сияя: – Это я – видел! Это – около Арска, в усадьбе в одной, ей-богу!
– Ну, так что, – что видел? – сердито спрашивал Пашка.
– Да – как же! И я видел, и написано…
– А ты – не мешай! Чума ветлянская.
Однажды Артёму очень понравилось суриковское стихотворение «За городом», и дня три, всем надоев, всеми изруганный, он распевал на лад солдатской песни «Было дело под Полтавой»:
Я иду, куда – не знаю,
Всё равно, – куда-нибудь!
Что мне в том, к какому краю
Приведёт меня мой путь…
А Шатунова стихи не трогали, он слушал их совершенно равнодушно, но цепко хватался за отдельные слова, настойчиво добиваясь их смысла:
– Погоди, погоди, – что это – урна?
Его странная погоня за словами не давала мне покоя, я хотел понять – чего он ищет?
Как-то раз, после долгой осады просьбами и вопросами, Осип сдался, – милостиво усмехнувшись, он спросил:
– Что – забрало-таки тебя?
И, таинственно оглядываясь, шёпотом, объяснил мне:
– Есть такой стих секретный,- кто его знает, тот всё может исделать, – это стих на счастье! Только- весь его никому, покамест, не надо знать – все слова розданы по отдельным, разным лицам, рассеяны, до срока, по всей земле. Так – понимаешь – надобно слова эти все собрать, составить весь стих…
Он ещё понизил голос и наклонился ко мне.
– Он, стих этот, кругом читается, с начала и с конца, – всё едино! Я уж некакие слова знаю, мне их один странствующий человек сказал пред кончиной своей в больнице. Ходят, брат, по земле неприютные люди и собирают, всё собирают эти тайные слова! Когда соберут – это станет всем известно…
– Почему?
