когда будем спускаться, туман уже исчезнет и станет теплее и скучнее.
— Точно, ты — филосoф, — снова надавив на 'оф', констатировал Алексей.
— А что в этом плохого? Хотя есть мнение, что философия вредна для жизни. В бытовом применении, конечно.
— Конечно. Меньше знаешь — крепче спишь. Ты же военный.
— Отсутствие наличия язв и наличие присутствия аппетита? С тобою скучно, я тебя сейчас вниз сброшу.
— Неразумно.
— Зато весело.
— Все равно не стоит.
— Почему?
— Потеряешь собеседника.
— Да, ты прав, небритый, — глубоко вздохнул туманом Александр, — убедил. Летим дальше, ежики в тумане?
— Жить — хорошо, — примирительно напомнил агрессивно настроенному приятелю известную истину Алексей.
Солнце, вдруг, блеснув фиксой амнистированного убийцы, дугой возникло над склоном. Играя лучами, как инквизитор раскаленными прутьями и помогая своему появлению движением фуникулера, оно без раздумий и с профессиональной скукой палача вонзило только что выкованные лезвия острого света в туманное тело. Туман, вздрогнув, зашевелился, растекаясь и расползаясь под все усиливающимися потоками смертоносной теплоты, освобождая людей, простор и звуки. Лес почти кончился, стали видны бесснежные сейчас горнолыжные трассы, а конечная башня канатки, как старый рыбак — муж сварливой старухи, медленно тащит к себе длинный невод, полный подвешенных туристов — из заболевшей смертью белизны.
Столпившись на площадке, подмерзший народ неподвижностью сопротивляется горячим воззваниям инструктора сесть на вторую линию фуникулера и подняться выше. Не слишком внимательно вслушиваясь в красноречивые увещевания, большинство разумно косится на дверь 'корчмы' — здания с огромными валунами в кладке. Горячий кофе, водочка и коньячок влекут к себе гораздо сильнее возможности бросить более близкий взгляд на стылые вершины.
Дураков нет, однако смельчаки находятся, в том числе и две подруги — объект недавнего наблюдения и обсуждения. Запрыгнув на подъехавшее сидение, они отважно отправляются дальше вверх. Приятели не способны на такую жертву: Алексея не удивишь полярной, а здесь высокогорной растительностью, а московское тело Александра просто не желает мерзнуть.
Внутри непрогретого, но все-таки защищенного от высокой ветрености строения люди, поддавшись простоте и первобытности уюта, расположились за длинными, как в солдатской столовой, столами, и уже греют стулья, а микроволновка с приклеенным к передней панели значком альпиниста, попискивая, выдает все новые порции горячих сосисок и куски разогретого, и от этого ненастоящего шашлыка. Хозяин заведения, киношный генацвале, шурша купонами, наполняет звенящую посуду. Шум: банда замерзших опустошает стаканы — грубоватую утварь не слишком комфортного, но к месту устроенного заведения, болтая кто во что горазд. Взяв по доброй порции вина, Два Бородача подсели к Командиру и его жене.
Командир, а его теперь так зовут, в турецком спортивном костюме с гордой надписью 'Адидас', оставив нелепость шорт на базе, выглядит тем не менее большим стриженным кустом чертополоха, или носорогом — но в кустах чертополоха. Его миловидная жена осветленностью волос и мягкостью движений похожа на одуванчик, но только тот, который в доме хозяин. Возраст — за сорок, подчеркивает внешнюю трогательность отношений, как правило, теряющуюся с годами совместной жизни, и невольно располагает к ним. Здесь же тезка Алексей с женой Светой, а вот незнакомые пока еще дамы унеслись к далеким вершинам.
— А что же мужчины не поехали с остальными дальше? — спросила жена Командира, обнаруживая в голосе спокойное снисхождение к слову 'мужчины'.
— А остальные все здесь, там только некоторые, — ответил Александр, так же спокойно демонстрируя вполне понятный нигилизм дезертира.
— Некоторые, мне кажется, привлекательнее остальных? — не унялась Же-Ка, подтверждая предположение о ежедневном семейном ритуале — правке каблуков.
— А мы за внешними эффектами не гонимся.
— Искандер замерзнуть забоялся, — примирительно оправдался перед нею и собою Алексей.
— У меня уважительная причина. Боялся застудить флюс друга.
— Зуб друга, — поправил его Алексей.
Тем временем легкомысленные созерцатели заснеженных вершин, к счастью для них недоступных, заспешили обратно. Ветер летний, но холодный, и перейдя под защиту склона, скалы или спрятавшись за камень, что проще и быстрее, вполне возможно снизить его терзающую агрессивность. А еще лучше спуститься к теплым подножиям, в долину — к скоплению людей и виноградников.
Лена и Люда, как когда-то Высоцкий, вероятно никогда не ходивший в связке, но писавший лучшие песни о горах, или как Рерих, наверное, нечасто бывавший на рисованных им вершинах, шмыгая носами, тем не менее, набрались высокоснежной поэтики. Отдалившись от земли и при этом чувствуя или понимая, что мечты человека, твердо стоящего обеими ногами на этой самой земле, с ноющей болью в привычной к частым сгибам спине, но задравшего голову в небо, наверняка в сто раз прекраснее и стремительнее, легче полета той красивой, но почти безмозглой птицы, за которой он так заворожено, слегка прищурившись, наблюдает.
Но хорошего понемножку, а прекрасного по чуть-чуть, и подруги, недолго потоптавшись на негостеприимной сегодня площадке, выслушав и сразу же позабыв названия видимых и невидимых отсюда пиков от заметно ожившего на свежем воздухе инструктора, оказавшегося не таким уж и деспотом, решили не изменять разумному правилу. Повернувшись спиной к горным хребтами и ветру, в котором если захотеть, то, конечно же, можно уловить запах снега и гранита, поймав сидение, заскользили вниз к так опрометчиво оставленной ими корчме, превратившейся из довольно приличной в крайне необходимую.
Крутой склон теперь не мешает обзору, и взгляд, не встречая на пути помех, беспрепятственно проникает далеко вниз, гораздо дальше первой линии фуникулера, различая микроскопические отсюда домишки, нитки рек и просеки высоковольтных линий. Отсутствие наклонной тверди перед глазами пугает, и кажется, что сидение сейчас летит гораздо выше, чем при подъеме, а ноги, не находя зрительной опоры в воздушной пустоте, выглядят непривычно свободно и даже ненужно. Но все когда-нибудь кончается, и интересный необычностью места и боязнью высоты полет вместе с глупым опасением, что хорошо зашнурованный кроссовок все-таки свалится с ноги и исчезнет в зеленой глубине, также близок к завершению.
Коснувшись земли и оказавшись среди подогретых встречающих, продрогшие героини подвешенного состояния, не задерживаясь, заспешили в заведение. Не найдя быстрого ответа на вопрос: 'Ну, как там, на верху?', подруги пожали плечами, не сбавляя шага. Зал заполнился новыми посетителями, и Алексей и Александр, увидев Машу с сыном, уступили свои места, а ленивая комфортность, пискнув при этом несогласием понятного эгоизма, сдалась правилам хорошего тона и поддалась чувству групповой солидарности. Мама Маша, усадив сына, а тому все ни почем — что холод, что жара, и прислушавшись к работе его носа и не найдя ничего такого ужасного, отправилась к стойке за горячим чаем.
— Как тебя зовут? — спросила жена Командира мягким, но понятно, несколько учительским тоном.
— Денис, — ответил мальчик.
'Блин! Ну все у них красиво, — подумал Алексей, услышав ответ, — и глаза, и ресницы, и мама, а вот теперь и имя. А если на мужа взглянуть — тоже, наверное, комплект?' Тем временем Маша, улыбаясь, уже несет две огромные, 'многоразовые' чашки.
— А себе я взяла с коньяком, — объявила она.
— Разумно, — одобрил выбор Александр, — смотри, не перепутай.
Мальчишка уткнулся шмыгающим носом в чашку, а приятели, подождав, пока из-за стола выползут
