'И сказал Бог: 'Это хорошо!', — подумал Алексей, подходя к ним.
— Извините, не подскажите, а где здесь зубного врача найти можно? Зуб заболел, поправить надо.
— Слущьай, брат! — быстро откликнулся один из них, водитель 'Быстрой антилопы', придав голосу столько участия и желания помочь, что Алексей подумал: 'А может, действительно, брат?' — Пойдещь по этой улице, — наверное, забыв, что улица одна и мягко путая 'Ша' и 'Ща', сказал он, а Алексей понял, почему у них открыты дверцы — если бы они не сделали этого, то кавказское гостеприимство, быстро переполнив машину, просто выдавило бы стекла изнутри, — увидищь дом с большими окнами, — все так же беззлобно издеваясь над 'Ш', продолжил он, — Фархада спросищь!
— Он тэбэ все сдэлаеэт! — добавил второй джигит, а Алексей, с трудом сдерживая себя от признания в любви к этим двум благородным наездникам, искренне поблагодарив, опять заспешил в указанном и по- прежнему единственном направлении.
Еще немного асфальтовых шагов — и он увидел тот хваленый дом. И хотя не вспомнив, чем отличается синус от косинуса, быстро вычислил геометрию оконных стекол и понял, что его отпускных хватило бы лишь на один стеклопакет. Благоразумно не замедляя шаг, он прошел мимо, а вскоре нашлась и поликлиника — длинное одноэтажное здание, похожее на пионерлагерь или казарму. Явно не Артек — древность побелки и обвалившаяся внизу углов штукатурка как-то не вяжется, неуютно контрастирует с ухоженностью окружающих домов. В темноватом коридоре нашлась нужная табличка — 'стоматолог', и хотя толстые мазаные стены не пропускают звуки и хранят почти абсолютную тишину, из-за двери все же донеслось противное жужжание.
А коридор упирается в окно — источник дневного света, и там, на четырехместном ряде фанерных кресел — напоминании о вчерашнем бывшем кинотеатре, Алексей заметил двух женщин, молча рассматривающих пришельца. Вероятно, воспетая в газелях кипарисная стройность восточных красавиц прописана не здесь, хотя развалины Шемахи относительно недалеко. Они не молоды, но и не стары, и как все жители сельской местности — вне национальной зависимости, аксиомно коренасты. Разве что вьетнамцы самоисключились из этого правила, но этот рисовый народ, телосложением и древесным цветом кожи больше похожий на лианы, живет в своем бамбуковом мире, не признавая никаких авторитетов и никого не боясь.
Алексей направился к ним, постепенно различая детали — летний свет за их спинами, в окне, но на женщинах куртки. Возможно, они приехали издалека или просто привычка? Темные волосы без всяких ухищрений зачесаны назад, черные глаза, а вот взгляд, кажется, не очень приветлив? Это странно, ведь внешностью и стойким неприятием стройного начала они так похожи на словоохотливых и плотных телом джигитов из черной 'Волги'. Что это, каменное дыхание патриархата? Но нет — они не выглядят забито. Такие сами задвинут кого угодно куда угодно, но все-таки в глазах и в фигурах присутствует что-то такое, что не совсем складывается с доносящимся из-за двери звуком работающей бормашинки.
— Вы сюда? — с некоторой опаской поинтересовался у них Алексей, имея в виду генератор стоматологических звуков. Женщины кивнули и продолжили тихий и на удивление немногословный разговор.
'Хорошо, что не убили!' — про себя и за себя порадовался он, и принялся рассматривать настенные, везде одинаково жуткие медицинские плакаты, состоящие из больших разрезанных зубов.
'Препарированные абрикосы' — вдруг вспомнилась реакция одной своей северной знакомой на вид расщепленных фруктов. Он был к ней неравнодушен и поэтому улыбнулся воспоминанию, тем более что у нее было не только чувство юмора, но и чувство вкуса. К абрикосам.
Немного погудев, машинка смолкла, и из-за двери донеслось легкое и жутковатое позвякивание. Но стонов нет, и это скорее хорошо говорит о враче, чем о пациенте. Послышался голос, шаги, и в коридор энергично вышла врачиха, или медичка — как обычно называют военные своих фельдшер-женщин. За ней выскочил мальчишка лет одиннадцати — жертва ее пульпитных изысканий, и щупая щеку по детски не знающими осторожности пальцами, молча направился к выходу.
— И передай маме все, что я тебе говорила! — громко, вдогонку сказала врачиха. Тот только кивнул в ответ. Она повернулась к женщинам, но, заметив Алексея, с вопросом посмотрела на него.
— Я к вам, в конце рабочего дня, за отдельную плату.
— Хорошо, — согласилась она, при этом быстро взглянув на маленькие часики, и Алексей в который уже раз удивился — как это женщины могут различать столь микроскопическое время, тем более в полутьме, — подождите немного, я вас приму.
— Жду, — кивнул он.
— Проходите, — пригласила она одну из теток, и та, уверенно проскрипев расшатанными досками пола, без всякого стеснения и страха скрылась в опасном кабинете. Скрылась и, в общем-то, симпатичная зубничка, оставив в коридоре Алексея и вторую, индейско-равнодушного вида женщину, сидящую на фанерных креслах, на фоне пока дневного света, льющегося из окна…
Но вот и он в кабинете и в кресле, лицом к окну и к лампе, как рояль с откинутой крышкой, раскрыв рот смотрит на зубничку, а та, белой цаплей нависнув над ним на своем хитром сидении, сосредоточено, но многословно пилит ему зуб. И в самом деле — а с кем ей разговаривать тут? Проработав здесь с десяток лет, она не очень-то любит местных. А в последнее время, если верить ее многословию, хачики здорово застудили головы на ветру свободы, вкрутив вместо перегоревших лампочек Ильича галогены независимости, и до конца еще не разобравшись — а что же со всем этим им делать, к всегда двойственному отношению к русским прибавили изрядную долю неприязни — на всякий случай.
— Выживают? — еще имея возможность говорить, спросил Алексей.
— Так чтоб откровенно — нет. Кто им тогда зубы лечить будет? С их-то купленными дипломами. Но по мелочам достают. Вот я вас сейчас лечу, а там уже языки треплют, и это только потому, что я русская. А если что-нибудь случится и рядом окажется русский, то виноват будет именно он. Так хочется уехать!
— Да вы что? Из этого рая!
— Это для вас рай, на несколько дней, а для меня суровые будни. Обратили внимание, в коридоре?
Алексей кивнул.
— Ну а ваш муж, он из каковских?
— Местный, но русский, тоже уехать хочет.
— Может, это пройдет?
Ловко и не экономно набив Алексею полный рот тампонов — предметами столь частых телевизионных извращений, она в ответ на его восхищение климатом и природой привела массу житейских трудностей и национальных закорючек, отравляющих жизнь в условном раю, и рассказала, как тяжело приходится соломеннорусой русской бороться с частыми наездами выросших на туризме хитроватых брюнетов. А узнав, что пациент военный, она с естественной женской непосредственностью поинтересовалась — умеет ли он щелкать затвором?
— Скоро понадобится, — даже как-то успокаивающе пообещала она, — не здесь, так дальше.
Не давая слушателю скучать и требуя сочувствия и понимания, врачиха в марлевой повязке, которая совершенно не мешала быстроте произношения, все-таки прерывала льющиеся бесконечным потоком блоки информации попытками вопросов.
— А как вы думаете? Считаете, я не права? Скажете, неправда?
При этом совершенно не беря в расчет бессловесность напичканного тампонами пациента. Но Алексей, не имея возможности членораздельно участвовать в разговоре, делал все что мог, пытаясь тембром мычания выразить свое мнение по поводу быстро сменяющихся тем. В бесконечном потоке слов промелькнуло отведенное работе время, и врачиха, хоть и болтливая, но знающая свое дело, сделала все что нужно, попутно залечив еще два зуба — наверное, машинально и не заметно для себя. Но вот за окном прошуршали шины, а короткий автомобильный сигнал раздался как выстрел из стартового пистолета.
— Ааахх! — на вдохе произнесла она, — седьмой час. Вы меня совсем заболтали!
'Так и есть' — не стал возражать из ватных тампонов Алексей.
— Это мой муж приехал, — почти злорадно сообщила она, и добавила, — если я задерживаюсь, то он за мной заезжает. По-другому здесь нельзя.
— Ааагг, — соглашаясь, опять же из ватных тампонов кивнул Алексей.
